Земля Сахария

Певец в полудремоте перебирает струны гитары. Была бы любовь, а где — это все равно. Здесь, например, в апельсиновой роще, мы бы расположились поближе к ручью. Там трава мягче. И водичка журчит, словно кто на маримбе играет. Да. Чего не хватает на рубке тростника, так это женщин. Поначалу, конечно, ничего не чуешь, потому что за день так изведешься, что, явись хоть сама царица Савская, тебе все равно. Ну а теперь уже месяц прошел, к работе привык, и днем, когда отдыхаешь, закипает кровь. Да вдобавок кругом все так спокойно, тихо, изредка только дрозд пропоет или какая-то другая птичка, с черной головкой, вон их сколько, посвистывают на вершинах. Ох, лучше съесть еще апельсин. Певец не спеша чистит апельсин, высасывает сок.

— Слушай, Хромой, а она была красивая?

— Кто? — сонно откликается Моисес.

— Та, что в кабаре.

— А! Ага.

— Наверно, она согласилась потому, что ты очень хорошо играешь на саксофоне.

— Да нет, не потому. Для меня саксофон — просто работа.

Моисес испускает что-то вроде вздоха, будто дует в свой саксофон, потом потягивается и тоже срывает апельсин.

— Хотел бы и я научиться играть на саксофоне, — говорит Певец. Губы его мокры от сока.

— У тебя на гитаре ловко получается. — Моисес выплевывает косточки.

— Но саксофон — это здорово. У него звук, как бы это сказать, глубокий, с чувством… А что ты любишь играть больше всего?

— Да мне все нравится. Но самое лучшее, по-моему, — джазовые мелодии.

Певец тихонько покачивается в своем гамаке. Если б уметь играть на саксофоне, он взял бы сейчас до минор, густое-густое. Сначала медленно, долго, потом все взволнованней… как жажда любви. У саксофона — мужской голос, сильный, низкий. А гитара — женщина. Певец ласкает струны, гитара отзывается мягким, нежным арпеджио. Хромой Моисес, кабаре «Дель Сиерра»… Жаркий день на кофейной плантации… Она была маленькая… «На той неделе отпрошусь ненадолго, — думает Певец. — Схожу в Сиего де Авила или в Морон, может, повезет. Томегин говорит, у лагуны по воскресеньям черт те что творится. И пиво есть… У гитары протяжности нет». Он снова перебирает струны: «Лишь о тебе одной мечтаю я, господь, создавший этот мир, любовь моя»…

— Хватит, Певец, дай вздремнуть малость.

— Я же тебя баюкаю. И потом, тебя сюда никто не приглашал.

Но Певец умолкает. Хромой Моисес — хороший парень. Он решил поехать на рубку в последнюю минуту. Подошел и говорит: «Запиши-ка и меня, Певец».

Многие полагали, что все уже сделано, жизнь устроена: мир восстановлен, земля и небо пришли в согласие; опять будут собираться съезды католиков, опять верующие поползут на коленях, раскинув руки, по дороге к Ринкон, умоляя святого Лазаря о чудесном исцелении больных и увечных, опять начнутся бдения у ног святой девы де Кобре, страстные мольбы, чтоб защитила Кубу своим святым покровом, спасла бы ее от безбожных коммунистов; снова появятся яркие рекламы Американского туристского агентства с изображением орхидей Валье де Виньялес, голубого моря и темно-золотых пляжей, обещающие приятный отдых в теплом климате и очаровательные прогулки; отошли в прошлое пытки и мучения, покончено со всякими шпионами вроде Вентуры[27], Карратала[28] и Масферрера с их сворой провокаторов. Теперь все пойдет по-старому: одни родятся, другие умирают, ураганы сотрясают землю, вспыхивают пожары; кричит Каридад — является в мир четвертый по счету малыш, все от того же китайца; продавца льда увезли в больницу — «Представьте, с ума сошел прямо посреди улицы Меркадерес». «А вот, смотрите, карточка жениха и невесты, они познакомились шесть лет назад во время туристской поездки по побережью до Кохимара»; в церкви святого Хуана Боска, что против москательной лавки Сарра́, крестят младенца; ревет гудок — три часа дня, время пить кофе; в газетах некролог — умер отец Марселино, значит, сын станет теперь владельцем скобяной лавки; фотографии премированных лошадей, не знающих устали, подобно молодому скакуну с пылающим сердцем из рассказа Кироги; легкий северо-восточный ветер постепенно усиливается до бриза; Национальная обсерватория, там Дарио видел однажды в телескоп серп луны; модные журналы, последний крик моды — юбка точно такая, как Верена носила ровнехонько двадцать лет назад. Самоубийство двух влюбленных, они поклялись умереть вместе; по воскресным дням — зоопарк, дети таращат глаза на диковинных сопящих носорогов, дико воет волк, тот самый серый волк, что проглотил бабушку Красной Шапочки; и решительный, без всякой причины разрыв с Мартой, «с подругой на всю жизнь», в этом же зоопарке, где гуси медленно плыли по пруду, странные фламинго поднимали длинные розовые шеи, прислушивались к ненужным фразам, которые всегда для чего-то говорят, когда все кончено, и разноцветные попугаи кричали в клетках, повторяя бессмысленно слова прощания.