Земля (сентябрь 2007)

На другой день я затащил их смотреть францисканскую церковь - другую, не Фрари, поменьше и тише. Впрочем, и там есть Мадонна Беллини. Пока мы туда шли, я молчал и прислушивался к разговору. «Перформативная стратегия этой акции указывает на трансгендерные амбиции», - бубнил ее милый друг, и что-то еще про Лакана. Судя по их обсуждениям, вся Венеция, город зеленых ступеней, ведущих к воде, православных святых на уцелевших от Византии иконостасах, кривых и глухих закоулков и спрятанных, тайно цветущих дворов, была столицей радикального, репрессивного, речевого, репрезентирующего им обоим что-то важное жеста. Жеста, не образа, - образам я пошел поклониться один, покуда они продолжали беседовать об артефактах. В храме Сан-Франческо-делла-Винья было пусто, один только монах в тонких очках и сандалиях на босу ногу без всяких эмоций смотрел на то, как я неправильно перекрестился. Туризм стоит схизмы. Я хотел было вернуться на улицу, но обнаружилось, что есть другой выход.

Рядом с церковью оказался незаметный для посторонних кладбищенский дворик. Могилы были вмурованы в каменный пол. Я, как зачарованный, принялся кружить перед ним, напрасно пытаясь понять, кто был здесь похоронен, когда, сколько здравствовал и в каком был чине. Здесь было то, что я искал. Чужая и уже прожитая жизнь, ее пыльные, ветхие знаки есть главный смысл куда-либо ездить, ведь не в поисках же «острых ощущений и позитивных развлечений» я сюда направлялся, а только за памятью - мертвой, но оттого не менее драгоценной. Однако, увлекшись камнями, я не увидел самого главного. Чуть позади, в глубине, прямо на стертых веницийских могилах, - стояли объекты и артефакты. Картонные граждане, почему-то без головы, покачиваясь, изъясняли неведомый мне арт-проект. Прямо над воротником к ним была прикреплена электронная надпись бегущей строкой, равно мне непонятная. Мои спутники, до сих пор скучавшие, оживились. Оказалось, что безголовые чучела, возвышавшиеся над гробами, здесь зачем-то нужны, и их скрытое предназначение требует острой дискуссии прямо сейчас. Я было отвернулся, но не удержался - и посмотрел краем глаза на них, споривших о своем, дискурсивном. Высоченный, румяный видеомейкер в красных шортах был, конечно, всем плох с точки зрения строгости темной могилы, на которой стоял, - но ведь именно он был счастливо влюблен и почти что женат, именно он, а не я и уж тем более не покойник, прах которого он попирал нарочито небрежными кедами. Ну а что до нее - почему-то спустя десять лет я по-прежнему думал, что нету такого наряда, в котором она может выглядеть дурно. Я вздохнул, подошел к ним, переступив через гробовой камень, и попытался встроиться в разговор об актуальных стратегиях.

III.

Через два часа после их вторичного - и успешного - выезда в аэропорт я сидел на Санто-Стефано. Рыбный день был вчера, поэтому только графин составлял мне компанию. Я уже более чем изрядно набрался, и даже Беллини, еще не виденный в церкви Санти-Джованни-э-Паоло, не отягощал мою беглую совесть. Как же так вышло, что она появилась и отбыла восвояси, не оставив прежнего второкурсника в клочьях? Неужели меня даже не раздражает куратор в обнимку и под руку с некуратором? Почему я в своем добродушном, нетрезвом, туристическом мареве симпатизирую жертвам биеннале? Гроб, пожалуй, бывает неправ в своей безукоризненной ясности: и тому безобразному миру, что шумит наверху, должно быть свое место. Оно заодно продлит жизнь каждому темному камню, могильному или тюремному, дав ему новый, румяный сюжет. Так же и мне, одинокому неразумному пьянице, пригодилась моя высокохудожественная бывшая половина.

Рядом со столиком, на стене я приметил афишу. Некая знаменитая англичанка приглашала посетить ее новый перформанс. Она будет встречаться со всеми прохожими и из них выбирать - то ли объекты, то ли артефакты для своего, вестимо, трансгендерного проекта.

Я спросил у официанта расчет и отправился на встречу с современным искусством.

* ЛИЦА * Погорельщина

Коллективизация глазами детей

Александра Константиновна Голубева, деревня Монастырское Костромской губернии

Я родилась в центре русской земли, в Костромской губернии. Ближайшим городом, в семнадцати километрах от нас, был Галич. К моменту, когда я стала что-то помнить, монастыря действующего уже не было: стояла очень красивая церковь старой постройки и здание приходской школы, где я и училась. Наша деревня, в свое время приписанная к монастырю, была зажиточная.

Меня воспитывали тетки, сестры отца. Мать умерла, когда мне было два года, отец снова женился, и в новой семье появились другие дети. Но жили мы все в одной деревне.