Земля Святого Витта

Как доносили Гаспару верные люди, кулинарная книга требовалась не для дела, а для коллекции, и не самому императору, а кому-то в подарок — не иначе как заморскому гостю. Гаспар уплатил офене твердую цену четырех ведер заполярных гадюк, восемь империалов, и вписал их в академические расходы. Не разорится Киммерия, если за счет архонта будет отправлено императору столь оригинальное подношение. Притом не напрямую, а через консула в Арясине — офени своих слов не нарушают. Кроме одного случая, но про тот случай уже забыть успели… хотя нет, ничего подобного — не успели, конечно. Кризис тогда случился в Киммерии, притом финансовый. С княжеских времен такого не случалось. Это значит — самое малое семь столетий.

Остался тогда Киммерион без тюрьмы, без монетного двора и, как говорят китайцы, «без лица». Многие годы чеканил Римедиум лепеты и мёбии, оболы и осьмушки таковых, грузил на инкассаторскую лодку и отправлял их на Архонтову Софию — а в обмен получал приговоренных к смерти, но помилованных (в пользу Римедиума Прекрасного) извергов-преступников. Правда, из-за каких-то неясных причин Римедиум давно не давал Киммериону медных денег — хотя слитки меди Инкассатор на монетный двор по-прежнему завозил. Аккуратные киммерийцы замечали, что осьмушки обола, которыми сдачу на рынке дают либо в гостиных рядах, что-то уж очень истерты, новеньких нет, но списывали это дело на инфляцию, ведь серебро в обращении попадалось совсем новенькое. Киммерион не дулся и преступников Римедиуму сдавал исправно, — не особо много, но откуда же возьмется в Киммерии много преступников?

И однажды, вернувшись на Землю Святого Эльма, больше четырех киммерийских декад — по-европейски почти полвека! — проработавший в должности Инкассатора кир Манфред Хроник, сошел со своей лодки, и бездыханным пал к ногам главы архонтовой инкассаторской службы, кира Азоха Мак-Грегора, известного и почитаемого всем городом бобра. Покуда подчиненные Мак-Грегора (все как один люди — для мордобоя пальцы супротив лап преимущество имеют) совали нашатырь под нос живому все-таки Манфреду, другие подчиненные кира Азоха, тоже люди, спустились в лодку — принять новоначеканенное серебро, или, если чудо случится, мелкую медь тоже, городу она уже очень и очень была потребна. Ни серебра, ни меди они в лодке не нашли, зато связанный по рукам и ногам, с заткнутым ртом, с вытаращенными глазами, лежал под банкой на корме не кто иной, как бывший городской палач-цветовод Илиан Магистрианович Гусято. Вынесли его на берег и откупорили (тряпку вынули из пасти), получили для начала долгий, почти волчий вой, а следом поток разнообразнейших и даже отчасти на городских рынках подзабытых киммерийских ругательств. К ужасу инкассаторов, кир Манфред продолжал находиться в чем-то вроде глубокого обморока (вскоре перешедшего в правосторонний инсульт), а презренный преступник Илиан, как выяснилось впоследствии, лишившись рассудка, напрочь позабыл русский язык, сохранив только минимальное, «рыночное» знание старокиммерийского. «Скорую помощь» вызвали немедленно, тут же поставили в известность архонта Иакова Логофора, а тот приказал немедля допросить Илиана: чтоб ясно и четко изложил, по какому-такому поводу и праву он, помилованный на каторжные работы Илианка, посмел сойти с ума.

Внятно говорить по-киммерийски могли на весь Киммерион лишь три человека, из них один в данное время отбывал срок домашнего рабства, а двое прочих, гипофет Веденей Иммер и Президент академии киммерийских наук Гаспар Шерош, были немедленно вызваны в районную больницу имени Святого Эльма на одноименной Земле. Веденею идти было довольно близко, однако уйти с работы, не закончив толкования для Василисы Ябедовой, он не имел права, два часа извлекал из бреда Сивиллы что-то путное, так и не извлек, и лишь тогда явился на Землю Святого Эльма, когда и Гаспар — а тому, рванувшему по первому зову, идти было через весь город — с Петрова Дома на Медвежий, оттуда через Насквозь на Обрат Верхний, потом через Напамять на Говядин, чтобы лишь в конце Пути достичь Земли Святого Эльма и вступить там в собеседование не столько с сумасшедшим бывшим палачом, сколько с гипофетом. Разговор их велся, против обычного, по-русски, чтобы сумасшедший Илиан, если что из русской речи и помнит, то понял бы поменьше.

— Он все время повторяет — «Все погибли! Все погибли!» и еще ругается. Насколько я могу судить, в Римедиуме приключилась не то катастрофа, не то моровое поветрие, и больше ни одного живого человека там нет. — Гаспар откинулся на спинку кресла и сложил руки на коленях. Придя всего на пять минут раньше гипофета, он уже извлек из Илиана весь его скудный запас киммерийских слов.

— Если позволите, я попробую… — Веденей перешел на базарный, отнюдь не литературный вариант киммерийского, от которого Гаспара несколько перекосило, но средство подействовало: таких слов Илиан, полжизни проведший на рынках, знал все-таки больше.

— Мы приплыли, а он всех проклял… Он всех проклял, все умерли, а он на черной лодке… Он уплыл, и с ним все деньги наши…