Земля Святого Витта

Зимние сквозняки хозяйничали в замке на Палинском Камне, по плевать Павлик хотел на все сквозняки на свете — благодаря графскому воспитанию, он вообще не знал, что такое простуда, а птицы, змеи и лошади только придавали сквознякам неповторимую смесь запахов, не существующую, наверное, больше нигде на свете. Граф снова собирал карточную партию с призраками, причем опять в этот раз приползал с азиатского склона убогий — тот, что в драном саване — и жаловался, что его на Каре железноклювые птицы вдребезги расклевали. Однако на этот раз призрака играть не пустили: из стены вышел симпатичный Дикий Оскар, говоривший на забавном английском языке, и даже призрак адмирала с ним не ругаться не стал: сели, расписали партию, что-то друг другу проиграли, прежние долги списали, потом граф обыграл обоих и оставил в длинных долгах под мелок до следующего роббера, — из-за этого слова Павлик сообразил, что игра шла не в преферанс, однако во что именно — так и не понял, хотя в картах разбирался уже настолько прилично, что видел некоторые скромные уловки графа, позволявшие ему играть с небольшим преимуществом, простительным потому, что играть с призраками можно, разумеется, только на интерес, а никак не на деньги. Стимфалиды дважды пролетали мимо замка, и Павлик заметил: их стало гораздо больше, — видимо, стая как-то увеличилась за счет молодых особей, вылупившихся из пернатых яиц; про пернатые яйца откуда-то знал Прохор, и тайн от молодого барина из этого не делал. Ну, замужем главная стимфалида, Стима, вот и кладет яйца. За кем она замужем — не знал даже Прохор. Но почему-то очень мужу этой Стимы сочувствовал. Это Павлик неожиданно понимал: он бы тоже не хотел быть мужем двуглавой птицы с медными перьями и железными клювами. Но помнил также и то, что не всякий и не всегда — хозяин своей судьбы.

А сегодня он проснулся рано и слушал два ветра за окнами, долго слушал — однако не пробило еще и семи утра, как раздался в коридоре грохот копыт графского жеребца. Лошадей в замке было немало, но ездил на них почти один Павлик, сам граф — только в исключительных случаях, если торопился. Граф, ругаясь по-немецки, мчался к балкону, с которого прыгал не реже двух раз в общерусскую неделю в озеро. На такой случай действовало строгое правило: Павлик не имел права выходить из комнаты или подходить к окнам, а при малейшей тревоге — лечь на пол под окно, выходящее на Демонов Зороастра. Почему-то это окно граф считал более безопасным.

«Странно как все устроено! — думал Павлик, переворачиваясь в постели на спину, — Если ты будущий царь, так непременно спи на дереве и без подушки. Если ты граф Палинский, так непременно ради своего здоровья прыгай два раза в неделю без парашюта. Если ты денщик графа, так скрывай свое имя, хотя весь мир знает, что зовут тебя Прохор. Если…»

Додумать ему не дал характерный толчок: граф прямо с лошади ухнул в озеро. Что-то там внизу приключилось. И глядя на потолок собственной комнаты понял по разноцветным разводам, что вызван был граф с помощью гелиографа: густой лиловый цвет, излучаемый Тарахом Осьмым, заливал комнату. Этого цвета Павлик не видел с тех пор, как поднялся на Палинский Камень и попал в воспитание к графу. А значить это могло только одно: там, внизу — дедушка Федор Кузьмич. И с ним, скорей всего, академик Гаспар Шерош. Никто на свете, кроме законного, хоть и ушедшего на покой русского царя, не выманил бы владыку сектантов на крышу собственного дома, не заставил бы переливаться всеми цветами радуги в фокусе гелиографа, подавая графу лиловый сигнал: «Граф, пожалуйте к докладу».

Довольно долго свет на потолке угасал, выцветая и скрадываясь, пока не исчез вовсе. Павлик успел задремать под совместные пульсирующие вздохи двух ветров за окном: покуда граф не взбежит обратно в замок, не разотрется мохнатым полотенцем да не закричит петухом, утро в замке не наступит. За годы отрочества привыкший смотреть на мир с высоты птичьего полета, Павлик, никогда не летал во сне, напротив, сны его всегда были снами пешехода, он бродил по улицам неведомых городов, один из которых был очень похож на родной Киммерион, только не весь раскинулся на островах, застроен был куда плотней и куда разнородней, больших церквей и башней со шпилями в нем было гораздо больше, река была почти пустой, свободной от бобровых запруд, а улицы, наоборот, были забиты народом. В городе этом стоял дворец, возле дворца — площадь с колонной в честь дедушки Федора Кузьмича, а за колонной к дворцу было пристроено что-то вроде киоска, хилую крышу которого поддерживали четыре голых мужских фигуры, был этот киоск тут ни к селу, ни к городу, Павлик приказывал фигурам дружно шагать отсюда прочь и не портить прекрасного города; фигуры повиновались, Павлик оборачивался в сторону колонны — и сон на этом всегда кончался. Но сегодня ему приснился другой город, куда больше первого, совершенно не похожий на первый.