Земля Святого Витта

Гендер, убедившись, что моток веревки обеспечивает ему путь едва ли не до южного конца набережной, ринулся в лабиринт — скрипя зубами и чувствуя непонятную ему в самом себе, непривычную, от ног к голове поднимающуюся холодную ярость. В конце концов, почему всё и всегда против него? Сперва ему навязали профессию по наследству, потом ее лишили — и притом не кто-нибудь, а родной ополоумевший отец. Он сломал свою гордость и стал членом последней в Киммерии гильдии, ниже которой только рабы. Так и рабы, за которыми он приставлен ходить, их кал-мочу исследовать, посмели от него бежать, посмели отнять у него последнюю работу! В памяти всплыли строки из учебника по сексопатологии, сочиненного его прадедушкой, Мафусаилом Гендером, — там имелись воистину грозные выражения:

— Руки вверх, курвины выблевоны! — по мнению прадедушки, в его времена от таких слов половострадающие должны были обмирать как кролики под змеиным взглядом. Пол внезапно ощутил, что заклинание помогает по крайней мере ему самому: — Сдавайтесь, гниды! Монтекристы драные, стоять! Лежать! Мордой к стене!

Ярость не мешала ему видеть стену, в которую упирался ход, а дальше можно было идти хоть налево, хоть направо. Гендер обернулся к спутнику.

— Умеешь читать следы?

Варфоломей опустился на четвереньки и долго ползал носом по сплошной плите пола, — весь туннель был выдолблен в монолите острова Караморова Сторона, в сплошном точильном камне. Следов на древней пыли было множество, все явно принадлежали беглым рабам.

— Дядя Пол, — робко сказал Варфоломей, — все шестеро тут бегали. Куда кто — не пойму. По следам выходит, что направо убежали… потом вернулись, побежали налево, а потом пошли бегать по одному — туда, сюда. И долго бегали. Совсем недавно последний раз.

— Значит, никуда не убежали. Значит, все тут. Давай, канат разматывай. Ты направо пойдешь, я — налево. Все время старайся касаться боком… ну, рукой — левой стены. А я буду — правой. Авдотья Артемьевна, отпускайте канат, мы пошли гадов м-м-м… рататать!

От своего «взрослого» имени Доня покраснела в темноте, и быстро стала исполнять приказ. Хорошо, что веревок набрала невпроворот. А вдруг мало будет?

Гендер тем временем по-врачебному аккуратно крался вдоль левой стены, очень скоро свернувшей еще раз налево, оставляя при этом возможность перейти направо, в другой коридор. Камень лабиринта был истоптан босыми подошвами беглых рабов что там, что сям — поэтому идти было тоже всё равно куда. И пока что везде было зловеще тихо. Гендер решил, что это неправильно, что пора опять действовать по учебнику:

— Сдавайся, выблевон курвин! — рявкнул он, стреляя наугад в новый коридор. Руку страшно дернуло. Пуля, рикошетя, щелкнула несколько раз, но, кажется, никого не поразила. — Ку… сдавайся… кублевон выблин!

Эхо, кажется, красивое было не только в доме у Подселенцева — оно и тут было ничего себе. Многократно повторенное, неведомое доселе ни русскому, ни киммерийскому языку ругательство пошло блуждать по коридорам лабиринта. Гендер про лабиринты не знал ничего, кроме того, что выйти из них очень трудно. Значит, не ушли! Гендер выстрелил еще раз, опять послушал эхо, ответом на выстрел была страшная матерщина, прилетевшая из другого коридора, однако в ней Гендер сразу распознал свой собственный загиб: эхо совершило круг и вернулось. Кажется, в эту сторону идти не стоило. Гендер представил себе, как Варфоломей отбивается от шести озверевших рабов в одиночку — и рванул назад, к пролому в стене, перехватил веревку, ведущую к Варфоломею, побежал в правый коридор. Собственный канат его, много раз намотанный на туловище, теперь мешал чрезвычайно, из-за него бежать приходилось, вращаясь вокруг собственной оси.

Между тем Варфоломей ушел очень далеко, и слышно его не было; если б не натянутый канат, обвязанный вокруг мощной груди парня, Гендер давно не знал бы, куда идти. Коридоры раздваивались через каждые три-четыре сажени, к тому же вели то вверх, то вниз, выписывали круги и спирали, временами уводя на очень большую глубину, — а пол, как подтверждал луч «дракульего глаза», был истоптан весь — именно босыми стопами рабов. Впрочем, шум откуда-то доносился, но слишком звучное эхо не давало возможности определить — что за шум, откуда. В шуме этом почему-то все время слышалось Гендеру подозрительное чавканье, Гендер надеялся, что это просто шлепанье босых ног по воде, например, а не подлинное чавканье. Он свернул куда-то в стотысячный, по самым скромной прикидке, раз — и нос к носу столкнулся с кем-то.