Земля. Тайная история красок

Изначально Бардон намеревался продолжить традицию рисования охрой или подобными ей натуральными красками, и однажды группа художников взяла молодого учителя к прииску, что располагался к северу от Папунии. Здесь в скалах вдоль рек можно найти желтые и белые краски, которые иллюстрируют семьсот миллионов лет геологической истории.

— Я тогда еще подумал, что, будь у нас грузовик этого дела и бочка клея, мы смогли бы выкрасить красной охрой весь город.

Но художники, несмотря на явное возбуждение, охватившее их при виде огромной естественной палитры, предпочли отказаться от традиционной краски. Возможно, потому что новые искусственные красители выглядели ярче на холстах, или ровнее ложились, или были более доступны. Но возможно также, что аборигенам просто было легче смириться с тем, что они рисуют для чужаков историю Сновидений, если сами материалы утратят сакральный смысл и будут лишь напоминать о священных красках, подобно зеркальному отражению. Похоже, замена красок лишала узоры свойственного им могущества. Еще одно преимущество искусственных красителей я отметила, наблюдая за работой художников-аборигенов. Обычно они творят на открытом воздухе. Преимущество акриловых красок в том, что они быстро высыхают. Охру, смешанную с льняным маслом, красный песок повреждал бы задолго до высыхания.

История нового художественного течения на первый взгляд кажется бесхитростной и доброй сказкой о торжестве искусства вопреки несправедливости. Живопись охрой, освободившись от присущей ей в прошлом могущественной силы, освободившись от самой охры, стала и источником дохода, и средством самовыражения этих людей, оказавшихся в новом окружении. Однако история Бардона, частично рассказанная им в книге «Папуния Тула: Искусство Западной пустыни» (1991), также многослойна. И под блестящей обложкой все не так радужно.

Поначалу все шло замечательно: Бардон продавал картины в Алис-Спрингсе и привозил художникам деньги, а позже машины. Но всего за несколько месяцев ситуация стремительно ухудшилась, пока однажды ночью, которую Бардон никогда не забудет и о которой никогда не расскажет, не наступила кульминация. Белые чиновники стали возмущаться тем, что их «неимущие» подопечные перестали быть неимущими. Картины вдруг стали представлять ценность.

— А от всего, что для аборигенов было ценным, их следовало освобождать. Такое уж это было место. Власти грозились депортировать из Папунии семью Каапы Тьямпитьинпы, одаренного художника и уважаемого члена сообщества. Ну а со мной играли, как кошка с мышью, по-другому не скажешь.

Но Бардон продолжал продавать картины и привозить художникам все больше денег. На взлетной полосе он начал давать уроки вождения, хотя полиция всячески препятствовала получению аборигенами прав, и при Бардоне никто из них права так и не получил.

Угрозы в адрес молодого учителя раздавались все чаще и чаще. Бардону говорили, что все созданное аборигенами «принадлежит правительству». Однажды, когда его не было в поселке, белый чиновник навестил художников и рассказал им, что якобы Бардон их обманывает, оставляя большую часть денег, вырученных в Алис-Спрингсе за картины, себе. Когда Бардон, даже не подозревавший о грязных сплетнях, вернулся, то ощутил отчужденность и со стороны белых, и со стороны аборигенов.

— Даже на Южном полюсе, наверное, мне было бы не так одиноко, там хоть пингвины есть.

Описание его последних дней в Папунии напоминает кошмар: Бардон заболел, аборигены перестали ему доверять, а однажды даже нараспев скандировали на своих языках: «Деньги, деньги, деньги», собравшись возле школы в знак протеста, поскольку считали его предателем.

— В окно я видел странные и тоскливые вереницы темных лиц. Однажды мне показалось, что я заметил знакомого художника, но тот сразу отвернулся и ушел.

Умом Бардон понимал, что все закончилось, и однажды все действительно закончилось: это было той ночью, когда в дверь к учителю постучали и настояли на серьезном разговоре.

Уж не знаю, что тогда произошло в буше под Южным Крестом, но та ночь настолько потрясла молодого человека, что он в отчаянии и спешке покинул Папунию, а через несколько дней слег с нервным срывом и был помещен в больницу. Постепенно Бардон оправился, но даже сейчас, через тридцать лет, та давняя боль никуда не исчезла.

— Есть вещи, о которых нельзя говорить, поэтому я и не стану говорить о них. — Мы все так же сидели на веранде и смотрели на сад. — Так что позвольте мне на этом закончить свой рассказ.