Земля в иллюминаторе (СИ)

По еле ощутимой вибрации Хинта догадался, что капсула движется; должно быть, она стояла на спине робоослика, а тот пробирался по полуразрушенному Шарту и механически подрагивал, когда ему приходилось преодолевать препятствия. Мальчик повернул голову и посмотрел налево. Мимо проплывали дома — все в разном положении: одни сдвинуты, другие на боку, третьи перевернуты полностью. Что-то горело. Уцелевшие жильцы толпились вокруг запотевшей махины воздухоочистителя. Хинта знал улицы родного поселка наизусть, но сейчас не мог понять, какое место видит. Удар землетрясения оказался настолько сильным, что укрепления, возведенные для защиты от омаров, словно взорвались. Контейнеры с песком беспорядочными осыпями перегораживали улицу. Здесь же валялось оружие, брошенное кем-то из бойцов.

В отличие от скафандра, медицинская капсула не пропускала звуков, так что Хинта смотрел на все это в полной тишине, которая делала картину катастрофы еще более страшной. Мир как будто онемел после грома — беззвучно осыпались камни, беззвучно кричали люди. Он не выдержал этого зрелища, повернул голову и посмотрел направо. Там шагали робоослики с вереницей больничных капсул на спинах. Сквозь свое окошко Хинта мог видеть лишь трех соседей. Может, их всего столько и было, а может быть, процессия растянулась на длину всей улицы. Он не мог этого знать. Но он верил, что где-то там, за другим стеклом, лежат в полудреме Тави и Ивара. Его друзья.

Мечтая о новом разговоре с ними, Хинта уснул.

Часть третья ВОПРОСЫ

Тогда муравьи вскричали,

Усиками вращая:

— Тебя мы убьем. Ленив ты

И развращен. Ты должен

Трудиться, не глядя в небо.

— Звезды я видел, звезды, –

Раненый им отвечает.

Тогда изрекла улитка:

— Оставьте его, идите

Своею дорогой, братья.

Наверно, ему недолго

Жить на земле осталось.

Федерико Гарсиа Лорка

Глава 7 МОЛЧАНИЕ ИСЧЕЗНУВШИХ

Мягко светили зеленоватые потолочные лампы. Пахло рвотой и кровью. Шумела вода. Кто-то стонал. Кто-то приглушенно разговаривал.

— Сколько?

— Еще шестнадцать. Половина в капсулах. Почти все — с отравлением тендра.

Конвейер медленно нес ряды тел через душевой блок. Вокруг пострадавших устало суетились медики в мешковатых непромокаемых балахонах.

— Хорошо, что поток слабеет.

— Ускоряйтесь с легкими. Я хочу перебросить часть младшего персонала на перевязку.

— Мы не можем еще быстрее. Этим тоже нужна помощь.

Все вокруг плыло и блестело. Вода растворяла и уносила клейкие нити заживляющего субстрата.

— А кто распределяет волонтеров?

— Никто.

— Что за бардак!

Хинта различал голоса, но не мог понять, кто именно из медиков говорит. Все фигуры казались ему одинаковыми и одинаково зыбкими.

— Очнулся? — спросил кто-то.

— Не знаю, — шевельнул он губами.

— Потерпи. — Последовала короткая боль — кто-то ловким, но резким движением освободил его пострадавшую руку от эластичной повязки. Хинта даже не вздрогнул — не потому, что не боялся боли, а потому, что все его тело по-прежнему было чужим, ватно-онемелым. Потом он ощутил, как руку заново бинтуют: по ладони растеклось ощущение влажного тепла.

— У меня распухла голова, — пробормотал он.

— Тебе кажется. Имя свое помнишь?

— Хинта Фойта.

— Как?

Это была женщина. Он увидел ее лицо. Она склонялась над ним. Ее черты казались неестественно удлиненными, расплывающимися, глаза вылезали из орбит. Она пугающе походила на омара.

— Хинта Фойта, — чуть более отчетливо произнес Хинта. — У меня галлюцинации. Вы все зеленые и не такие.

Кто-то усмехнулся. Женщина потрогала его лоб. Ее рука была восхитительно холодной. Казалось, она дотянулась до него из какой-то другой вселенной.

— Не бойся, все пройдет. Легкий. Мы его записали.

— А Тави? — спросил Хинта. — Тави Руварта?

— Его уже помыли, — ответил другой, мужской голос. — Попадешь с ним в одну палату.

— Хорошо, — без улыбки обрадовался Хинта и закрыл глаза.

_____

Ему показалось, что прошло ничтожно мало времени — три мгновения, три удара сердца — но когда он снова открыл глаза, все вокруг уже было другим. Он, одетый в больничную пижаму, распростерся на жестковатой робокаталке. Свет ламп стал голубовато-белым, он отражался в гладких стенах больничного коридора матовыми бликами. Откуда-то издалека доносился шум толпы — как во время собрания гумпрайма.

И еще был тихий голос. Голос терпеливо звал его.

— Хинта, Хинта, ты меня слышишь? Хинта…