Земля в иллюминаторе (СИ)

— Несколько дней назад, когда я был очень плох, Хинта задал свои четыре вопроса, — сказал он. — Теперь я хочу задать свои четыре вопроса.

На несколько мгновений повисло молчание. Ивара почти незаметно улыбнулся. А Хинта вдруг ощутил странное напряжение. Он осознал, что совсем не может представить эти новые четыре вопроса — но догадывался, что Тави обгоняет его, как Ивара обгоняет их обоих. Это было немного тяжело — предчувствовать, что окажешься последним среди любимых друзей. И в то же время Хинта не хотел соревноваться с Тави за второе место в их маленьком кругу. Не так давно они уже ссорились, уже обвиняли друг друга во вторичности — все это было слишком отвратительно, чтобы разыгрывать вновь.

— Задай, — наконец предложил Ивара.

Тави посмотрел на Хинту.

— Мои вопросы не могли бы появиться без твоих вопросов. И без ваших с Иварой общих ответов они тоже не могли бы появиться. Каждый из наших больших разговоров все для меня переворачивал. И сейчас будет новый разговор. Потому что я дошел внутри себя до точки, где снова необходимо все перевернуть.

Ивара кивнул. Хинте показалось, что даже учитель озадачен таким началом. А Тави продолжал говорить — легко, и не переставая болтать ногами.

— Больше всего меня занимали Аджелика Рахна. Я никогда не был таким, как Хинта. Я имею в виду, что я не любил технику, механизмы, микросхемы. Это все чуждый для меня мир. Сказка или реальная история, мы не знаем и не можем знать точно, насколько правдив тот миф о возникновении Аджелика Рахна, который ты, Ивара, пересказал нам с Хинтой на руинах школы. Но кое-что в этом мифе меня поразило: любовь первого представителя искусственного народца к больному мальчику. И важна здесь не только любовь. Любить мало. Надо еще иметь способность выражать любовь. Демонстрация любви должна быть понятной и адекватной, чтобы тот, кого любят, ощутил любовь, согрелся в ее лучах, стал счастлив. В каком-то смысле демонстрация любви может быть действенной, даже когда самой любви нет. Я хорошо знаю это по своим отношениям с матерью.

Ивара взмахнул рукой, останавливая его.

— Ты прав почти во всем, но одно я сразу хочу оспорить. Мы еще ни разу не говорили с тобой толком о твоей матери. Так вот, тебе пора узнать мое мнение: я могу быть неправ, но, по моему глубокому убеждению, она все еще любит тебя, просто при этом она является не самым хорошим человеком. Такие люди тоже любят, но от их любви захочешь держаться подальше. Нехороша любовь, когда по своей натуре человек склонен к тирании и скрытно-ханжеским формам бытового садизма. — Неожиданно в голосе Ивары прозвучал гнев. Впрочем, он тут же сдал назад: — Прости, что прервал тебя. Ты ведь вел сложную мысль к чему-то совсем другому.

Тави покачал головой — словно хотел сказать, что это уже не имеет значения. А Хинта вдруг понял, чего стоило учителю все эти дни сохранять спокойную мину в присутствии Эрники. Тави тоже это понял.

— Еще никто… никто и никого в моей жизни не называл вот так плохим человеком. Мы говорим о плохих людях все время, и все же мы не говорим о них почти никогда. Они там, далеко — антигерои в ламах, скандально-жестокие мужья в обнищавших фермерских семьях, наемные убийцы на службе у зарвавшихся корпораций. Мы представляем столько ликов зла… но разве мы говорим всерьез о плохих людях рядом с нами? Нет, или почти никогда.

— Да, — сказал Ивара. — Для зла в быту, как и для глобального зла в мире, нет измерительной шкалы. Уголовное право — лишь пародия на такую шкалу. Оно почти никогда не трогает тех, кто находит способы вредить другим без физического насилия. Измерительной шкалы нет, но мы все ощущаем разницу между разными видами и степенями зла.

— Кажется, я понимаю, — задумчиво сказал Хинта. — Все дело в подлости. Я бы, например, назвал Круну плохим. Но он не подлый. И он как раз таки постоянно делает вещи, из-за которых у него могут быть неприятности. А есть другие злодеи — этих уголовное право скорее защищает.

— Да, — согласился Тави. — Я и сам не так давно называл свою мать подлой. А это значит в сто раз больше, чем когда мы называем плохим Круну. Мне сложно понять, почему. Может быть, потому, что Круна, как и мы, все еще ребенок. Да, он жестокий дурень. Но у него впереди вся жизнь. Он еще может стать кем-то другим. А вот Двана, другой наш одноклассник, если не пойдет другим путем, то, возможно, станет однажды таким же, как моя мать. Подлая. Плохая. Мне почти нестерпимо об этом думать, но да: каким-то образом она все еще любит меня, и хочет вернуть. Однако ее попытки похожи на издевательства. И, наверное, в ближайшие несколько лет она еще доведет меня до безумия.

Тави тяжело вздохнул. Он больше не болтал ногами, его тонкая фигура на краю постели казалась безвольной, скованной, сжавшейся.

— Ты хотел задать свои четыре вопроса об Аджелика Рахна, — мягко напомнил Ивара.