Земля в иллюминаторе (СИ)

На самом деле, у него трепетала на кончике языка совсем другая, куда более мрачная фраза. Он думал, что не знает, будет ли это хрупкое тело, лежащее там, на постели, Ашайтой. Он боялся, что когда оно проснется, из его глаз будет идти страшный свет, а из уст будут вырываться какие-то ужасные пророчества о смерти, золотых вратах, подземельях, событиях древности. Он боялся, что, пробуждаясь, брат вновь издаст жуткий крик и обрушит на них видения. Он боялся, что поворачиваясь с боку на бок, этот маленький мальчик спровоцирует новое землетрясение.

Неожиданно Тави соскользнул с койки, шагнул к Хинте и крепко его обнял. Хинта смутился — ткань их пижам была очень тонкой. Несколько мгновений он стоял в растерянности. Но потом он ощутил тепло и хрупкость этого момента, понял, что тоже должен обнять в ответ, и обнял, и притиснул Тави к себе еще плотнее. И только тогда, уткнувшись лицом в его тонкое плечо, Хинта до конца понял, насколько переломный это момент. Что было бы, если бы этой ночью показания приборов изменились в другую сторону, если бы его брат не вышел из комы, а умер в ней? Кем бы теперь был он сам, если бы это произошло? Он представил себя из этой параллельной вселенной — мальчик, похожий на Двану, с омертвелым взглядом застывший на перроне тихоходного поезда. Черная платформа, на которой лежит маленький саркофаг. Какого героя вписали бы в лицо Ашайты? Хинта не мог этого придумать. Теперь он заплакал по-другому, сотрясаясь всем телом, впиваясь пальцами в спину Тави. Они стояли у окна, их лиц касался прозрачный отсвет сторожевых прожекторов Шарту. А на горизонте росла светлая полоса подступающего рассвета.

_____

Никто из них так и не уснул. Они наблюдали, как восходит солнце, втроем присматривая за тем, как просыпается Ашайта. Еще никогда Хинта не вглядывался в другого спящего с таким пристальным вниманием, еще никогда не замечал, как поэтапно человек всплывает к поверхности сна. Он слышал, как дыхание брата меняет свой ритм, видел, как тот переворачивается во сне, как двигаются его глаза под прикрытыми веками. Когда пробуждение было уже очень близко, малыш начал сопеть, по привычке подтягивая слюну. Потом он выпростал руку из-под одеяла и пошарил ею по поверхности постели. Хинта с трепетом и восторгом угадал смысл этого жеста — брат искал свои мягкие робоигрушки. Найти их он не мог, ведь никто не догадался принести их к нему сюда, в больницу. Вскоре рука Ашайты запуталась в медицинских проводках-электродах, которыми была обвита его голова. Он подергал руку, понял, что та застряла, и что рядом нет его зверей — на личике отразилось горькое разочарование. Но он еще не проснулся, лишь глаза быстрее задвигались под веками.

— Он такой нормальный, — прошептал Хинта, — словно спит дома, словно совсем ничего не произошло. Неужели с ним все будет в порядке?

— Мне кажется, — тихо отозвался Ивара, — ты бы знал, если бы с ним была беда. Ты бы видел ее, она бы лежала грузом на твоем сердце. Но ведь этого нет.

— Мне страшно.

— Потому что ты его любишь, — сказал Тави. — И перестань на него смотреть. Своим взглядом ты ускоряешь его пробуждение. Он чувствует внимание, и оно его беспокоит.

— Возможно, я хочу его разбудить. Я боюсь того, каким он проснется. Но еще больше я боюсь того, что он совсем не проснется. Так что пусть уже он проснется, и тогда этот страх так или иначе пройдет.

Ашайта проснулся, когда по палатам развозили завтраки. Его сон к тому моменту был уже очень поверхностным, но последней каплей стало появление робокоридорного: въезжая в палату, тот чуть сбился с курса и резко звякнул подносами. От этого звука он вздрогнул, открыл глаза — и увидел Хинту. Как и предупреждала ночная команда медиков, малыш испугался. Вот только испугался он не за себя. Он даже не обратил внимания на обстановку, на опутывающие его проводки — его исполненный ужаса взгляд застыл на лице старшего брата.

— О… то… бой!? О… то… бой!? — дважды воскликнул Ашайта.

Хинта понял его вопрос, но несколько очень долгих секунд не находил в себе сил, чтобы ответить. Он просто смотрел в широко раскрытые, огромные, бесконечно синие глаза брата. Они были как окна в небо мира до катастроф. Глаза самого Хинты были точно такого же цвета, но он редко над этим задумывался. А вот глаза брата порой поражали его — и сейчас было одно из таких мгновений. Бездонные, светящиеся отраженным светом, они были единственной бесспорно красивой частью этого с рождения изуродованного лица.

И еще эти глаза были совершенно нормальными. За их красотой не таился фиолетовый свет подземелья врат.

Мгновения молчания Хинты напугали Ашайту еще больше, и он начал действовать так, как действовал с чужими людьми, если ему очень надо было с ними объясниться, а те совсем не понимали его речи: младший перешел на язык жестов. Он плавно обвел свое лицо руками — раз, другой, третий — пытался показать на все те места, где кожа Хинты сгорела от тендра-газа.