Земля воды

Наши руки не для скуки, мы руками можем все. В 1793-м апокалипсис пришел в Париж (всего-то навсего несколько тысяч голов); в 1917-м – в болота Фландрии. Но в августе 1943-го (да-да, сухой язык исторических источников гласит, что, несмотря на грандиозные масштабы того, предшествующего кровопролития, Первая мировая унесла много меньше человеческих жизней, чем Вторая, а гражданских лиц там погибло всего ничего), он градом детонирующих при падении гусиных яиц обрушился на Гамбург, Нюрнберг и Берлин…

Но обо всем об этом у нас даже и мысли не было (собственных проблем по горло) в тот августовский вечер.

Любовь. Ль-любовь. Ли-ль-любовь. Она и вправду – оберег от зла? Сможет ли она во веки вечные поддерживать связь между причиной и следствием?

Помочь тем полным дурных предчувствий гражданам Гамбурга и Берлина, которые обнимают сейчас своих любимых и шепчут ласковые слова в ненадежных подвалах и наскоро отрытых на задних дворах бомбоубежищах? В состоянии ли она рассеять черную, в огненных всполохах тучу, которая застит внутренний горизонт, когда вдруг поймешь: это твоих рук дело, ничего бы не случилось, если б… При чем тут несчастный случай, ты сам изжарил своего гуся…

По фенлендским дорожкам, вдоль фенлендских канав; сквозь ракитники и заросли бредины, по тропкам, просекам и дощатым мостикам, которые известны были только нам, детям Фенов. Как Хереворд и Торфрида (ах эти уютные и мороз-по-коже полуночные чтения), когда они после взятия Или бежали через топь. Их ведь тоже, как рассказано в книге, в годину бедствий поддерживала любовь. Но мы-то не в придуманной истории…

До лачуги Марты Клей путь не ближний. Вдоль южной оконечности топи на север, к узкой полоске лугов между топью и длинной, вытянувшейся к востоку излучиной Узы у Ньюхайта. По левую руку пламенеет закат. По правую – бескрайние армии камыша. Вдалеке, над самой серединой топи, поднимается дымок из свайной лачуги Билла Клея. Значит, Билл Клей сейчас там, по летнему своему обыкновению. Значит, Марта одна.

У Мэри вниз по ноге бегут, обгоняя друг друга, две ленивые, смазанные на ходу о высокую траву струйки крови. Мы, вздрогнув, останавливаемся оба. Перед глазами, с готовностью, картина: окровавленный, липкий, похожий на вырезанное овечье сердце выкидыш на примятой болотной траве. Он что?.. Прямо сейчас? Господи, Мэри, если мы застрянем здесь в темноте. Сумерки сгущаются. Время сов и блуждающих огоньков. Самое время появиться и ведьме. Мэри, возьми меня за руку. Мэри, держись. Мэри, я люблю тебя. Мэри, пойдем. Ведь мы должны до нее добраться? (А мы хотим до нее добраться?)

Но мы таки до нее добрались. И увидели Марту Клей…

Ни островерхой шляпы, ни помела, ни ухмыляющегося черного кота на плече (один только брехливый, слюнявый, замызганный беспородный ублюдок на веревочной сворке у дома, который возвестил наш приход и вызвал из дому Марту Клей с масляной лампой в руке). Я вижу маленькую женщину с массивной круглой головой. Я вижу женщину в древних кожаных башмаках. В тяжелой серой юбке, сварганенной чуть не из конской попоны. Из-под которой торчат обтрепанные подолы бесчисленных нижних юбок, когда-то, может быть, и белых, а ныне напоминающих по цвету старческие зубы. В засаленной блузке, жесткой и липкой, как старая, отслужившая свое парусина, и рукава закатаны по локоть. А поверх блузки и юбки – как будто Марта Клей, по профессии ведьма, подрабатывает в свободное время уборщицей – линялый, в цветочек, до самой до земли рабочий фартук.

А увидев Марту, мы почувствовали запах Марты…

Но – будет об ее нарядах. (И о запахе тоже!) Какое лицо! Маленькие, влажные, пронзительные глазки. Кожистый кисетик рта. Нос: костистый (но уж никак не крючком). Лоб: кочковатый, лоснящийся, цвета табака. Волосы: седые, тусклые, утянутые на затылке в тугой пучок, а в пучке торчат два длиннющих гусиных пера. А щеки! Щеки! Они не просто румяные и круглые. Не просто красные. Не просто свидетельство долгих, в десятки лет, из года в год и безо всякого перехода столкновений с зимней стужей и палящим летним солнцем. Они – два огненных пузыря. Два больших переспелых томата.

(И если уж речь зашла о переспелости, эта вонь…)

«Ага, ага. – Она поднимает лампу чуть повыше. – Какими судьбами к стар’й Марте? Не часто к Марте гости захаживают в такое-то время дня. К Марте гости ва'ще не часто захаживают. Какими судьбами к стар'й Марте?»

Приняв во внимание окровавленную юбку Мэри и то, что она еле держится на ногах…

Я решил сразу и начистоту:

«Мы хотели попросить вас…»

«Эт' значт, Хенри Крика парнишка? Том Крик. Диков брат. Эт' значт, приятель Фредди Парра?»

«Мы…»

«А эт' значт, Харольда Меткафа девчонка? Которая в монстырскую школу ходит. Така' вся умница и красавица. Ну, так и зачем, значит, к Марте пожаловали?»

«У Мэри…»

«П'томушто гости к Марте не часто захаживают».

«Нам сказали, что вы…»