Земля за океаном

Судьба мустангов чем-то напоминает судьбу индейцев. И тех и других истребляли и теснили в глубь территории. Когда и до новых земель доходила колючая проволока собственности, мустангов и индейцев теснили дальше. Последним рубежом для тех и других стали пустыни. «Законные уголки» для индейцев были названы «резервациями», для мустангов – «ранчо». Различие в судьбах состоит лишь в том, что индейцы, проигрывая битву за свою землю, отчаянно дрались. Лошадей могла сохранить только выносливость. С травянистых степей остатки их скрылись в гористых пустынях и поразительно приспособились к жизни.

Но их находили и тут. Убийство мустангов называлось «спортивной охотой». Но доконало их промышленное убийство. Уже не на лошади, а на крепком фордовском вездеходе мчались за табуном стрелки. Жеребые кобылицы и жеребята сдавались первыми в состязании с мотором. Иногда мотор берегли – на лошадь бросали лассо с привязанной на конце шиной. Можно представить отчаянный бег мустанга с таким «автоматом преследования». Лошадь в конце концов падала. Связав, ее тащили на грузовик и, когда кузов был полон, добычу доставляли на живодерню. По шести центов за фунт (на консервы для кошек, овчарок и пуделей) продавалась былая романтика. 20 центов – цена баночки кока-колы, полтинник – билет в автобусе, 40 центов – проезд в метро. 6 центов за фунт получал охотник за мясо мустанга, И все же «охота» давала хорошую прибыль.

Когда мустанги поняли, что их спасение только в горах, охотники стали применять самолеты. Оснащенный сиреной или просто связкой жестяных банок под крыльями, самолет сгонял лошадей на равнину. Если табун пытался свернуть, с самолета палили из ружей дробью. А в засаде был все тот же вместительный фордовский грузовик, все те же веревки с не знающей устали шиной. «Если не всех загнанных лошадей можно было забрать, проволокой им стягивали ноздри – при новой погоне они далеко уйти не могли».

После минувшей войны каждый год их ловили примерно 100 тысяч. Владелец частного самолета в Неваде, некий Честер Уттер по прозвищу «Чаг», признается: «За четырнадцать лет охоты я поймал 40 тысяч мустангов». Он очень гуманный, этот Честер по прозвищу «Чаг». «Я делал аукцион. Хочешь – купи на мясо, хочешь – держи на ранчо, а хочешь – отвези, выпусти. Находились сентиментальные, выпускали». Купить и выпустить – такой трогательный, но, увы, бесперспективный путь спасения, возможно, облегчал кому-нибудь совесть, но мустангов он не спасал, ибо «Чаг» свое дело знал хорошо.

Газеты писали о добром старике Роберте Брислоу (прозвище «Вайомингский козленок»). Жалея мустангов, старик открыл для них загородки своего ранчо. Поразительна чуткость животных. Вид человека внушал им панический страх, но к старику они доверчиво подходили и «брали овес из шляпы». 80-летний «Вайомингский козленок» давал гонимым приют, передышку. На большее сил у него не нашлось.

Не такой оказалась Вильма Джонсон – «Дикая лошадь Анна» (без прозвищ американцы не могут!). Увидев однажды ручеек крови, 60-летняя жительница Рино пожелала узнать: что же такое везет грузовик? Она-то и рассказала американцам, какие консервы покупают они собакам и кошкам. О мустангах заговорили как о «части американской истории». «Мустангов под охрану закона!» Напор был сильным, и конгресс принял недавно закон, запретивший охоту на лошадей. (Кара за нарушение суровая – 2 тысячи долларов штраф и тюремное заключение.)

Тут, в Ловелле, еще до принятия закона на «мирские деньги» был учрежден некий приют для мустангов – ранчо «Дикая лошадь». Вилли Питерсон и Джин Нан следят на нем за порядком…

– Хотите увидеть… – Вилли Питерсон смотрит на нашу обувку. – Это в горах. Есть змеи. Много колючек. И к тому же это ведь дело везения… Согласны?.. О’кэй!

Переносим в красный «пикап» снаряжение. Свою машину бросаем у входа в кафе и едем в горы…

Это, пожалуй, не горы, а крутые холмы, красноватые, в крапинах белого камня. Кусты можжевельника, редкие и угольно-черные при ослепительном солнце, лишь оттеняют наготу камня. Холм, понижение и опять холм. Белесое небо. Сухой воздух. Пыль за машиной. Дождей эти земли почти не знают. Влаги недостает даже для возвращения в землю того, что росло и умерло на холмах, – можжевельник, высыхая, будет стоять корявым облезлым остовом многие годы.

Огибаем озеро Сайке, гору Сайке, бревенчатую хижину самого Сайкса – первого белого человека, жившего тут лет сто назад. Рубленый дом с одним окошком и закопченным очагом пережил обитателя. Никто, кроме Сайкса, женатого на индианке, не счел удобной для жизни эту пустыню.

– Теперь их надо смотреть…

Едем небыстро. Холмы для дороги местами разрыты. Красная осыпь скрывает гребни, где может мелькнуть силуэт жеребца. На высоких точках мы делаем остановки – как следует оглядеться.

– Прошлый раз проездили бесполезно, – говорит сидящий за рулем Вилли. Он мудро считает: такие слова полезны – легче переносится неудача.