– Наехали, стало быть? Чего хотят? – спрашивал он, явно прихлебывая пиво.
Алексей рассказал.
– Стрелу забили. Понятно. А чего за пластинка? Правда, из золота? Тяжелая? Нет? Ну, дружище, двести косарей за безделушку – хорошая цена. Ты чего думаешь-то, не могу понять? Денег у тебя много? Продай им, да и дело с концом. Потом обмоем.
Алексей не мог объяснить, почему ему дорога эта безделушка, он и сам не понимал почему, но расставаться с ней не хотел. Возможно, потому, что она напоминала ему о Веронике, возможно, потому, что он не терпел никакого принуждения, а может быть, и просто так, без причин.
– Ну не хочу я ее продавать, понимаешь?
– Понимаю. У всех бывают трудности, – засмеялся в телефон друг, – но я на твоем месте продал бы. И проблем меньше.
– А ты не мог бы со мной… К ним сходить?
– В пятницу стрелу забили? Нет, Леша, дела, детей из школы забрать надо, да и жена посмотрит криво… Я не смогу. И дело яйца выеденного не стоит, отдай, возьми деньги – и нет проблемы.
Алексей выслушал, попрощался и выключил телефон. На сердце было совсем хреново, он понимал, что совет верный. Посидев и выпив еще стакан вина, Алексей набрал номер опытного бизнесмена, старого друга Виктора. Описал ситуацию вновь и услышал ответ:
– Ничего страшного, ерунда. Пластинку продай, связываться с этой шушерой себе дороже. Нет, я в Москве в пятницу, не смогу помочь, всю неделю впахиваю как папа Карло. Не дрейфи, все будет хорошо. Если что – звони.
Бутылка вина закончилась, телевизор показывал ерунду, Алексей попробовал позвонить последнему человеку, который хоть как-то мог повлиять на ситуацию, бывшему сотруднику правоохранительных органов, чуть ли не полковнику Диме.
– Алексей? Поздно звонишь, уже спал. Что у тебя? А… Ну, знаешь, что посоветовать… А Вите звонил? Звонил… И что он? Ага, понятно. Ну, пока у тебя нет признаков для возбуждения уголовного дела. Вот если бы тебя избили или украли – то тогда конечно. А так – что предъявить? Понимаешь, ну, нечего. Уж извини, ага. В пятницу на дачу еду с семьей, не смогу.
Алексей отложил телефон и тупо уставился в телевизор. «Наш мир материален, дружба – это способ выжить в стае, когда члены стаи становятся сильными, то они начинают жить сами по себе, стая распадается, дружба заканчивается. Прав был Павел Леонидович из Кважвы. Любовь – лишь сексуальное влечение. Влечение пропадает, любовь исчезает. Где Вероника? Там, у него, у столичного гостя с деньгами. Деньги – это все, за деньги можно купить любовь, власть, дружбу. Так стоит ли искать истину, если она уже найдена? Стоит ли сопротивляться законам людским, если в этом нет смысла? Стоит ли пытаться изменить мир, если это невозможно? Надо знать свое место и не высовываться».
Алексей так и заснул на диване в неприглядной позе старого алкоголика, с пустой бутылкой на столе и в растрепанной одежде, под сообщения телевизора о драках, войнах, преступлениях, прелюбодеяниях и богатых невестах для олигархов, напоследок лишь успев решить, что пластинку он продаст.
У каждого места обитания людей есть свои тайны. Если это деревня – то всегда есть дом, где живет колдунья или контактёр с внеземным разумом, или родник с мертвой водой, или могила у дороги, где похоронен леший. Если это город, то есть хорошие районы и нехорошие, в хороших обычно стоят панельные дома и много машин, толпящихся во дворах под вечер, нехорошие же нехороши по-своему. Есть нехорошие районы старого типа, если они в городах маленьких – то там стоят монументальные, уже рушащиеся «сталинки», если город большой – то там еще остались не снесенные по каким-либо причинам старые деревянные бараки. Есть нехорошие районы новые, где современная застройка окружает случайно или намеренно оставшийся островок леса, парк, который плохо обслуживают коммунальные организации, или конгломерат гаражей советской еще застройки. А бывают нехорошие районы, которые считаются такими издавна, потому что они такими были изначально, как только там появились первые жители. Вот именно таким районом в Перми всегда считалась Мотовилиха, которая начала жить своей темной жизнью рабочего поселка с начала заложения завода Татищевым, продолжила свое обособленное существование до середины двадцатого века, нисколько не изменившись, и осталась такой, отделённая тремя дамбами от города.