Земля зеленая

Мартынь Упит слушал с изумлением и даже с легким волнением. О преподобном Зелтыне говорили много, но он впервые видел его так близко и слушал его проповеди. Действительно, у него получалось еще лучше, чем у Арпа. Пастор больше говорил вообще: мир, люди, приход — это он поминал чаще всего. Его бог — какой-то невидимый гневный судья, повелевающий громом и молнией, по обитает он где-то за облаками — черт его знает где. А у Зелтыня это был сердитый и мстительный старик, который бродил здесь же по берегам Браслы, вылавливал грешников, как притаившихся щурят, и бросал в свой мешок. Первой туда попала Карклиене с ее мальчишками и курами…

В маленьком злом лице Зелтыня со слезящимися глазами и длинным, неровно выстриженным, подбородком было столько ярой ненависти, что Мартынь с трудом сдерживал улыбку. А сдержаться было необходимо, потому что, проклиная пьяниц, старик сверкнул глазами в сторону Мартыня. Есть совсем не хотелось, капуста казалась слишком кислой, мясо было непрожаренное, чтобы меньше ели. Старуха и Лиза положили ложки и сидели съежившись, словно в ожидании побоев. Как могли они все это терпеть изо дня в день? Тут один раз пообедать вместе — и то с ума сойдешь.

Как только поднялись из-за стола, Мартынь собрался домой. Лиза, непонятно как очутившаяся вдруг за дверями, быстро пошла вместе с ним мимо дома, — жены лесорубов, наверно, смотрели в окна. «Ну говори же! Скажи ей хоть что-нибудь, ведь дальше моста она не пойдет!» — понукал себя Мартынь, но язык словно прилип к гортани. От Лизы разговора не дождешься, она надвинула платочек на свое миловидное личико так, что виднелся один только носик. Мартынь нащупал в кармане бумажный рубль — нужно вытащить и отдать ей, но как это сделать, не сказав ни слова?

На мосту через Браслу они остановились на минутку и повернулись друг к другу боком, подыскивая и не находя что сказать. Навстречу им из канавы вдруг выскочил на дорогу Карклис с недоуздком в руке — очевидно, отводил лошадей на пастбище. Теперь нечего было и думать о разговоре.

— Ну, мне надо идти, — буркнул Мартынь.

— Да. Ну, ты иди! — отозвалась Лиза.

Руки их слегка прикоснулись, и Лиза припустилась домой, словно испугалась, как бы у нее на плите похлебка не убежала. Мартыню Упиту стало бесконечно грустно, — и оттого, что Лиза так быстро убежала, и оттого, что он не сказал ей ни одного нужного слова.

Карклис ласково улыбнулся ему.

— Ну, поговорили? — спросил он, прищурив умные глаза. Крепкие белые зубы сверкали у него из-под рыжих усов.

— Да, — буркнул Мартынь, глядя в сторону.

— Ну, много, кажется, не наговорили, — посмеялся Карклис. — Ты в таких делах еще изрядный рохля, а ей все приходится оглядываться, нет ли отца поблизости.

Мартынь Упит повернулся к нему лицом — Карклис говорил так искренне и простодушно, что ему можно было довериться:

— Этот преподобный Зелтынь — сущий… сущий палач! Мне кажется, он их до одурения доведет.

Карклис покачал головой.

— Мать — смирная овечка, ни у нее языка, как у прочих женщин, ни злости. А Лиза?.. Ух, ты бы поглядел на нее, когда старика нет дома и она подойдет к другим женщинам. Язык как рубанок, — где проведет, там гладко станет. И ни одного зряшного слова, говорит только то, что надо. На поле или дома — золото. Ну, тебе ее расхваливать нечего, ты сам видишь.

Карклис нахваливал ее искренне — он говорил от чистого сердца, и Мартыню было так приятно это слышать.

— Я вижу. Но как быть, как обойти этого старого злыдня?

— С ним трудно… Знай свое мелет: черти, сатана, ад. Ну, мы-то привыкли, здесь его слушают все равно что куриное кудахтанье. Иначе — прямо невозможно: что ни слово, то бог, а ворует, как цыганка. У него на чердаке полно досок, двадцать лет их перевозит с места на место. Сразу пронюхает, где в лесу ясень или вяз получше, — и тут как тут с топором. Прямо досада — набредет на порубку лесник, всех нас считает ворами. На лугу чужую копну перетащит на свою делянку, на поле — сноп ржи к своей бабке. Этой весной хотели мы, все соседи, пойти к леснику и сказать: дескать, с таким чертом жить нет возможности, если он останется, мы уйдем. Но тут все жены стеной встали: ради старой Ильзы, ради Лизы — не надо. Пусть его изрыгает свои проклятия, от этого живот не разболится. Если что и стащит, никого не разорит. Так и не пошли.

— Хорошо, что не пошли.

— Конечно, хорошо. И верно, никто еще не разорился, да и не разорится. И хоть бы прибыток какой ему был от воровства! Посмотри только, разве это конь…

На выкошенном болоте, среди редкой черной ольхи, паслись пять лошадей ранданских лесорубов. Хотя и остальных четырех нельзя было назвать рысаками, но чалый преподобного Зелтыня казался среди них жеребенком-однолетком. Выгнув горб, он грыз прямо с корнями все, что попадалось, точно на лугу не хватало хорошей травы. Прижав уши, норовил лягнуть каждого, кто к нему приближался, да и лягнул бы, если бы порезвее был.