Земля зеленая

Так сидел он, не двигаясь, уже с полчаса. Солнце палило, нагревая желтую стену с подтеками смолы, по Осису тепла теперь всегда не хватало. Тяжело достался ему новый дом. Уже зимой измучился с проклятым Лешим, который так и не изменил своего норова. Плотников, по уговору, должен был поставить хозяин, но в теперешние времена достать их не так-то просто. Если и удавалось заполучить какого-нибудь из палейских, то только такого, что в мастерстве не особенно смыслил, самому приходилось во всем помогать. Осис ведь не мог допустить, чтобы его дом походил на старую баню с кривыми углами и с порогом, вытесанным топором. Он любил основательную, хорошую работу. Кроме того, надо было спешить — в холодные весенние ночи детишки в клети Бривиней простудились — Янка долго пролежал в жару, Тале до самой троицы ходила с болячками на губах. Маре осточертело подвешивать котелок на жерди, чтобы сварить обед, и всякий раз таскать квашню с тестом в старый дом.

В обеденное время, пустив гнедого в загон, Осис тесал косяки дверей и окон нового дома. По вечерам, пока не смерилось, стругал доски для пола или мастерил оконные рамы — такую работу он делал лучше, чем эти приезжие мастера. По утрам, на рассвете, когда было еще рано впрягать в борону лошадь, он тесал жерди, — Ванаг настаивал, чтобы покрыли крышу дранкой, но к круглым жердям дранку прибивать трудно, кругляши годны только под соломенную крышу; по крайней мере хоть лицевая сторона должна быть гладкой. Осис так уставал, что иногда, перед сном, приходилось то одну, то другую ногу закидывать на кровать руками; по утрам — хоть кричи, пока спина разомнется. Но это все ничего, главное — слабеть нельзя. Впереди пять лет аренды, и, кроме того, Ванаг намекнул, что потом можно будет договориться и о выкупе острова. А то, что Ванаг сказал, вернее, чем у многих писаный договор. Только вот потолочную балку не следовало поднимать одному — и все же поднял, будто впал в детство. Долго потом пролежал на земле, скрючившись, обхватив руками бревно, пока, наконец, не приподнялся на колени и не встал на ноги; но под ложечкой боль осталась. Ничего особенного, только тяжелую пищу не мог больше принимать, часто подступала рвота, голова кружилась; впрочем, если минутку отдохнуть — отпускало, становилось легче. Ночью Мара клала ему на живот горячую бутылку, приходилось потеть, зато до утра не кололо.

Часто Осис сидел как сейчас, ведь о многом надо было подумать. Все засеяно как следует, помочило бы только дождем, тогда начнет расти, ниже прошлогоднего урожай не будет. Пугала только страда. Траву уже пробовал косить, но сразу почувствовал, что нелегко дается. И Мара больше уже не косарь, одному придется управляться. Иногда мелькала мысль — хорошо, если бы Анна жила у них, но сказать об этом боялся, Мара опять взбеленится. Как удастся ему вывезти сюда навоз из хлева Бривиней — этого он не мог себе представить, уж что-что, а вилы ему не поднять.

За углом услыхал шаги Мары, она шла, разговаривая с маленьким Янкой. Осис отнял от живота руку и сел прямее — Мара не терпела, когда он так скрючится, словно нищий.

Янка сидел на руках матери и сосал тряпичную соску, слюнявые тряпки, как усы, свисали на подбородок. Мара разостлала шаль (двор еще не успел зарасти травой) на вытоптанном из-под овса жнивье — реденькие чахлые первоцветы с прямыми стеблями. Маленький разом перевернулся на животик, пробуя ползать, кулачком глубже вталкивал в рот тряпичную соску. Ручка тоненькая-тоненькая, сам крошечный, худенький, желтый, но глазки блестят живо — если с весны не зачах, то теперь на теплом солнышке уже выдержит. Мара сгорбилась так, что ниже уже не согнуться, но у нее в ожидании своего дома сохранилось больше бодрости и радости, чем у Осиса, и эта радость всю зиму несла их обоих, как теплая волна.

— Все еще греешься, — сказала она будто с упреком. — Разве не жарко?

— Что ты! — ответил Осис, стараясь держаться бодрее. — Жилет в комнате оставил, а после обеда солнышко меньше греет, стало прохладней.

Осиене посмотрела на солнце, накаленное добела, плывшее в собственном зное. Маленькое облачко легкомысленно попробовало приблизиться к нему, но за свою дерзость поплатилось жизнью — на глазах растаяло. Прохладнее? — еще жарче стало после обеда! Но этого Мара не сказала, а присела на другом конце чистенького порога. Оба следили за тем, как малыш барахтается, припадая грудью к земле и стараясь поднять головку, тоненькие ручки не могли удержать даже такого тщедушного тельца.

За домом, на выгоне, покрикивали подростки. У Тале на пастбище теперь жизнь веселая: если дом так близко, то не страшны ни чаща орешника на выгоне Стекольного завода, ни бродячие собаки.

Откуда-то далеко из-за Бривиней чуть слышно доносились песни Лиго. Они оба прислушались; грустно улыбнувшись, Осис процедил сквозь зубы:

— Да, да… Певали и мы в свое время…

Мара молча кивнула головой — он высказал то, что было у нее на душе. Но вдруг повернулась.

— Погляди, опять тащится. Что ей нынче понадобилось?