Земля зеленая

Она взяла ребенка на руки и пошла наверх. Из дома выбежала Григулиене и, размахивая руками, кричала — три овцы забрались на ячменное поле и щиплют редкие всходы. «Молчи, не ори! — чуть слышно отозвалась Анна. — Нечего рот разевать! Отрастут еще твои всходы».

Согнав с поля овец, разостлала на борозде платок и посадила ребенка. В кармане юбки есть еще ломтик хлебца и кусочек сахара, тряпочку можно оторвать от блузки, все равно вся в клочьях. Свинья опять подошла к ним, ласково хрюкая. Анна выдернула жердь из-под люльки и жестокими ударами погнала проклятую скотину вниз, на самое дно ложбины. Маленькая, хрупкая, сидела в борозде Марта, только головка, повязанная платочком, светилась сквозь чертополох и конский щавель, как белый грибок-дождевик.

Особенно чувствительной и мягкой Анна Осис никогда не была. Розги матери за все годы безрадостного детства, хозяйская рига, лохань с грязным бельем и льняные поля, да еще полная ужаса прошлая зима — все это могло сделать человека твердым, словно окаменевшая дорожка, протоптанная не одним поколением людей от жилого дома до колодца. Как во мгле брела она все это время, будто преступница, постоянно чувствуя за спиной простертые к ней костлявые руки страха.

Там, в ложбине, когда обмывала окровавленную ручку ребенка и обматывала лоскутьями от разорванной блузки, в ней произошла какая-то перемена. Где-то глубоко в ее душе все перевернулось, и почувствовала она себя другой, окружающее раскрылось перед нею и стало ясным до самой глубины и до последней мелочи. На краю обрыва она выпрямилась, стройная и сильная, с оголенными по локти и загоревшими, словно в перчатках, руками, со сползшей на спину рубашкой и с растрепанными волосами, будто победила кого-то в ожесточенной схватке.

Да, она победила, и теперь ясный взор ее поднят к солнцу. Преступница… Кто может это сказать, кому она сделала зло? Разве кто-нибудь мог попрекнуть, что из жалости даром держал и кормил ее? Еду на двоих и угол для двух постелей она честно зарабатывала в Лейниеках. Да, сейчас на ней даже блузки нет, полуголая стоит на верхушке холма, — старая Осиене онемела бы, увидев ее здесь такую. Но разве кем-нибудь откуплен в аренду ветерок, так ласково обвевающий шею и плечи? Разве ей не хватит солнца, если оно, такое большое, жгучее и щедрое, освещает и ее, и тот дождевичок, белеющий там, в борозде?

Она Порывисто тряхнула взлохмаченной головой и взмахнула руками, будто крыльями, на которых могла подняться. Нет, не взлетела, только сильные босые ноги легко унесли ее к Марте. Малютка сидела, согнувшись, лобик почти упирался в вытянутую вперед ножку, обмотанная ручка вздрагивала. Когда Анна усадила ее прямо, прислонив спинкой к стеблю конского щавеля, уложив больную ручку на двух широких сросшихся лопухах, маленькая взглянула такими ясными, синими глазками, что Анна изумилась, впервые увидев, какие они большие и умные.

Слишком долго молчала Анна — бродила с завязанным ртом и зажмуренными глазами, не видя ни людей, ни того, что происходит на свете. Будто потеряла право высказать все, что кричало у нее в груди и до утра не давало заснуть. Теперь она знала, не зря копила обиду и горечь, все расскажет своей дочери, которую сегодня впервые увидела, всем сердцем поняла ее вопросительный взгляд.

Она присела перед Мартой и начала говорить, кивая головой, дополняя слова жестами:

— Ты не шевели ручкой, она быстрее заживет. Больно, говоришь? Ну, конечно, я знаю, что больно. Видишь этот палец на левой руке. Все прошлое лето он меня мучил, иногда ночью хоть лбом об стенку бейся. Но — прошло, зажил, видишь, на нем и рубца нету. Только новый ноготь вырос немного корявый, по это ничего, у старого Брамана в Бривинях два пальца оторваны, а он все же живет, господин Бривинь два года подряд его нанимал. Но ты не знаешь, каково бывает, когда болит сердце, когда оно из груди рвется, когда разрывается на части. И кровоточит, и нельзя обмотать его тряпкой, чтобы унять кровь. Но так бывает только у взрослых, твое — должно еще вырасти, тогда узнаешь.

Соска почти высосана, надо затянуть потуже и положить в ротик, Ест Марта хорошо, и животик всегда в порядке, Жаль, что девочка еще не говорит, Анне одной трудно, а высказать хотелось многое.