Земля зеленая

— Ага, спатеньки захотелось! — Анна взяла ее на руки. — Растянись вот так на руках, ты ведь все равно не смотришь. Там дальше земля, такая зеленая, что на солнце слепит глаза. По разве у них есть время остановиться, посмотреть вокруг и улыбнуться? Зелень еще нельзя молотить и ссыпать в мешок — Симка и Клидзине за зелень ничего не платит. Симка за всех решает, на что нужно смотреть… Вот — те же Григулы… За сто шагов — чудесный крутой берег, оттуда как на ладони видна низина до самого имения, церковная колокольня и большая полоса болотного леса. Внизу Даугава, бор с опрокинувшимися в реку соснами тянется по откосу все дальше и дальше и, спускаясь к Клидзине, теряется в синей дымке — я уже и не различаю, в каком месте он пропадает, хотя у меня глаза, как у мышиного ястреба. Да, были бы крылья, полетела бы посмотреть, где он исчезает и что за ним… А где выстроили люди свои жилища? В яме, чтобы ветер не рвал крышу, хотя крыша из дранки, дранка прибита гвоздями, и ничто не оторвется. В яме живут, чтобы другие не заглядывали, да и сами не хотят никого видеть. Григулиене должна задрать вверх голову, чтобы увидеть, не топчут ли наши овцы их ячмень. Юрке приходится кривить еще больше свою шею, чтобы рассмотреть, со мною ты или нет… В яме — я тебе говорю, в яме они все, и даже те, кто на горе. Каждый дом — глубокая яма, на дне ее они топчутся. Кому живется хорошо — ну, тех еще понять можно, но так же поступают и те, кому живется трудно и грозит разорение. Тогда ищут кого-нибудь, кто пришел бы и спас, чтобы яма не оставалась пустой и в нее не забрался посторонний. Поэтому, маленькая, Цинисам в Лейниеках и нужен Юрка Григул, хотя он самый последний пройдоха и сволочь, лентяй и пьяница, хотя Валлия Клейн с таким же маленьким, как ты, мотается по свету и платит адвокатам за советы, нельзя ли заставить его платить на ребенка. Ничего она не получит, только еще беднее станет. Юрке Григулу нужна Майя Греете, потому что она коротконогая и одна может опрокинуть в мочило воз льна. У Майи — больной отец, ты его не видела, я тоже; он, должно быть, очень болен, потому что лежит уже третий год и все не умирает. А они не могут ждать, боятся, чтобы в яму, называемую «Лейниеки», не влез чужой, потому что в Григулах живет такая из Клидзини, которая скалит зубы всем мужчинам. Сейчас Майя там, внизу, и я не удивлюсь, если Цинисы посоветуют ей убить больного отца, раз он сам не понимает, что пора умереть. Если яма требует, то нет на свете греха, которого они не совершили бы. Ты видела ее, эту Майю Греете?.. Она еще больше дрянь, чем ее Юрка. Она посоветовала мне всунуть тебя в мешок, отвезти и выбросить на большаке: она боится, что мы можем навсегда остаться в ее яме. Но в ней нам нет места. Как только отцеубийца подойдет к яме, мы выберемся оттуда. Какой-нибудь угол всегда найдем себе. Всегда, это я тебе говорю! Я никого не боюсь, теперь уже нет! Слишком долго я боялась и пряталась от этих подлецов и негодяев. Но я еще молода, и кулак у меня крепкий…

Когда она прервала свое неразумное бормотанье, стало слышно мирное дыхание ребенка, она чувствовала, как около ее сердца равномерно вздымается его бочок. Анна накрылась платком, чтобы самой и Марте было теплее, и до самого вечера не выпускала из рук малютку.

Избитая жердью свинья, завидев пастушку, плаксиво хрюкая, бросилась бежать, но Анна и не думала ее преследовать. Хорошо, что получила этот неожиданный удар, он вырвал ее из оцепенения, в котором все время жила, как осужденная, втоптанная в грязь грешница, не заслуживающая ласкового слова.

Ребенок уже не оттягивал ей руки. Стройная, сильная, она стояла на высоком берегу и через Даугаву, как бы не видя зеленых и бурых полос пашен и полей, смотрела туда, где Курземский бор, постепенно расплываясь, терялся в синей дымке. Вероятно, и там еще не конец мира, и там живут люди. Кто знает, может быть, земля на той стороне зеленее, солнышко ярче и, возможно, там у людей хватает времени, чтобы посмотреть, как красиво отражаются сосны в воде и как облачко, словно клочок белой шерсти, плывет по самой середине Даугавы…

Анна повязала платок повыше и приоткрыла с одного края, чтобы солнышко могло пригреть и ветерок мог приласкать это крохотное личико.

— Никто нам не может запретить жить по-своему, — сказала она Марте. — Даже удивительно, почему именно сегодня мне все открылось. Может быть, есть на свете такое, с чего хозяин не берет испольщину и за что не нужно платить барону аренду… Мы обе поищем…

За ужином Анна озадачила Лейниеце.

— Видите ли, хозяйка, — сказала она, — я так думаю: моя Марта постоянно хочет молока, и мы не знаем, сколько она выпивает. Если бы я брала мерой, скажем, штоф в день, у нас был бы ясный счет, легко расквитаться при уходе.

Лишь спустя некоторое время Циниете нашлась с ответом.

— Что это за новая выдумка? Разве нам не хватает и мы от тебя чего-нибудь требуем?

И сам Цинис огорченно покачал головой.

— Так, девушка, тебе не следовало бы говорить, — с укоризной сказал он и, не кончив ужин, встал из-за стола.