Земля зеленая

Звирбулиене сыпала слова, как на молитве, без остановки, не обращая внимания на собеседницу, хочет та слушать или нет. Сначала Анна старалась поддакивать, потом затихла и никак не могла понять: к чему старуха клонит? А Звирбулиене не унималась. «Уже ходят, спрашивают, когда будет отстроена большая комната, деньги заранее суют в руки. Галынь сразу все уплатил Лупатам, как только снял угол. Саласпилсец Гринам — тоже, как только въехал. Здесь ведь не полагается, как в деревне, — проживешь все лето и только осенью рассчитаешься. Здесь, как в Риге, совсем как в Риге. Плата за месяц вперед, всегда за месяц…»

Наконец Анна поняла, к чему весь этот длинный разговор. Не снимая шали, присела к столику и вытащила носовой платочек. Да, да, у нее ведь есть, она и сама знает, что тут так же, как в Риге, только сразу с дороги не сообразила… В платочке завязаны мелкие серебряные и медные монеты. Она отсчитала полтора рубля. У одного гривенника покоробился край, — кто знает, годен ли, возьмут ли такой… Второго серебряного у Анны не было, но она могла дать два медных пятака. Звирбулиене подумала и все же оставила гривенник — там видно будет, пусть решает Август.

Когда Август пришел обедать, долго вертел серебряный кружок, осматривая его со всех сторон, попробовал на зуб, не поддельный ли, наконец успокоился, но ради верности еще раз пересчитал всю горсть монет. Перед уходом на работу снова считали оба с матерью, сдвинув головы и о чем-то споря. Потом Звирбулиене завязала деньги в тряпочку и вышла за дверь, чтобы спрятать.

Дверь между комнатой и кухней еще не навесили. Анна заметила, как старуха, выходя, подмигнула сыну. Август стал в дверях и начал молоть разный вздор, чтобы отвлечь внимание жилички. Тоже упомянул о Риге, где такой порядок, что за квартиру платят за месяц вперед, иначе какой-нибудь пьянчужка поживет-поживет и уйдет, даже спасибо не скажет. Несмотря на свой спокойный характер и привычку все сносить, Анна не выдержала и рассердилась.

— В Риге принят и такой порядок, — сказала она, — чтобы между комнатами всегда были двери. Тогда никто не сможет подглядеть, где сосед прячет деньги, и украсть их.

Август смутился и попятился в кухню. Копить деньги он любил, по в общем был большой растяпа. Начал оправдываться. Нет, нет, семью Осиса никто не считает ворами, а он и подавно.

Но дверь, конечно, нужна. Он приметил одну подходящую, вечером принесет и навесит, крючки уже вбиты, дело только за петлями.

Вечером, действительно, притащил неизвестно откуда сорванную дверь и повесил. Ширина как раз впору, но в длину коротковата, наверху оставалась широкая щель. Лежа в кровати, Анна заметила, что Августу с нар видна половина ее комнаты. Встала и завесила щель платком. Теперь можно спать спокойно. Все же эту первую ночь она спала плохо, долго ворочалась с боку на бок. После просторной комнаты в Лейниеках здесь было тесно, душно, тяжко. Трудно будет с этими двумя сквалыгами — ни в Озолинях, ни в Лейниеках, ни у Калвица она таких не видела.

Утром, по дороге на станцию, Анна встретила у переезда Галыня, он тоже направлялся к вокзалу. Работа у него с шести до шести, с перерывом на обед. Выдергать на путях траву, присыпать гравием, вывернуть прогнившую шпалу и на ее место положить новую — жизнь нетрудная, как у вора, пошутил Галынь. Жалованья только сорок копеек в день, но, ежели не пить, жить можно. Галынь округлился, стал еще улыбчивей, — это он, проведав о свободном месте на станции, заботливо известил Анну.

— Казенная работа костей особенно-то не ломит, — до шести покопаешься, сдашь в склад лопату, мотыгу или лом, уйдешь домой и ляжешь на боковую, — при желании, хоть до следующих шести дрыхни. Это не то, что у хозяина, где тебе не принадлежит ни день, ни ночь. Старшой не выжига, только падок на водку, ничего не поделаешь, приходится иногда четвертинку поставить…

Десятник, стоя тут же на перроне и поглаживая и закручивая длинные усы, рассказывал что-то железнодорожному мастеру, еще довольно молодому, приятного вида, немцу, в фуражке, обшитой зеленым кантом и с маленьким серебряным орлом над козырьком. Из окна на втором этаже станционного здания высунулась голова супруги мастера. Услышав сердитый окрик, мастер вздрогнул и, махнув рукой десятнику, шмыгнул в дом. Галынь подошел к толпе рабочих, они, переговариваясь, неторопливо разбирали лопаты и кирки, по всему видно, что казенная работа им костей не ломит. Потом все куда-то пошли по шпалам вперед за десятником. Галынь еще раз обернулся и, подбадривая, кивнул Анне.

Не особенно храбро чувствовала она себя здесь, — все было так чуждо, сурово и непривычно чисто. На другом конце станционной площадки — белый высокий дом с пристройками, над окнами черными буквами написано: Deutscher Hof. Это был собственный дом начальника станции, господина Янсона. В нем помещалась гостиница, конная почтовая станция, булочная.