Земля зеленая

Анна часами мучилась, тщетно пытаясь заснуть. Переворачивалась с боку на бок, накрывалась с головой — ничего не помогало, двое скряг не давали покоя. Эти «два» и «два с полтиной» произносились очень громко, несомненно для нее. Не выдержав, она приподнимала голову и откликалась:

— В Риге кошки не пролезают в щель над дверью.

Звирбул замолкал и только через некоторое время начинал бормотать, что он ищет ее все время, но нигде пока нет подходящей…

Когда Звирбулиене нанялась полоть, Анне пришлось совсем туго. Входные двери можно было запереть, ключ прятали в щель над притолокой, чтобы мог войти тот, кто вернется домой первым. Но однажды Марта, оставшись одна, залезла на верхние нары Августа, откуда легко свалиться и искалечиться. В другой раз всю золу из плиты выгребла, хорошо еще, что угли погасли. Анна попробовала брать девочку с собой на работу, но от этого пришлось отказаться. Прейлен Буш ничего не имела против, чтобы девочка посидела на кухне, но приходилось постоянно тревожиться, как бы не увидел начальник станции или его супруга. В буфете третьего класса тоже нельзя оставить, какой-нибудь сплавщик случайно мог сбросить на нее свернутый в круг измазанный дегтем канат или начать угощать копченой салакой. Да и Марта не хотела быть среди чужих. Однажды рассердившийся буфетчик прибежал за Анной, требуя, чтобы забрала прочь эту пискунью, казенное помещение — не детский приют.

В этот вечер, придя домой, обе плакали. Первой начала мать, дочь смотрела, смотрела и затянула вслед за нею…

Соседей, у кого можно было бы оставить Марту, здесь не было. Земиты все лето ходили мрачнее тучи — Марта весной забрела в огород и вытоптала три кустика только что посаженной капустной рассады. Земитиене, завидев Анну с Мартой на дворе, всегда кричала мужу: «Ставь забор! Скорее ставь забор! Подходит осень, бобы отцвели, последний стручок сорвут!» По другую сторону жила немка Грюн, страшно набожная, она едва терпела «внебрачного ребенка». Дочь Грюна не то шила, не то делала искусственные цветы. Артур Сунтужский частенько пробирался к ним с бутылкой ликера в кармане и оставался на ночь. Несколько раз видели и учителя Пукита выходящим рано утром из домика Грюна. Там перебывали разные, но бесчестия дочери Грюна не докажешь.

Уходя на другое утро на работу, Анна привязала девочку веревкой к ножке кровати. «Как батрачка свою единственную курицу, чтобы не забралась в хозяйский огород», — подумала она дорогой и прикусила губу, боясь расплакаться насмех прохожим.

На работе она впервые была такой рассеянной и невнимательной, что прейлен Буш в недоумении пожимала плечами, наконец не выдержала и выбранила.

Дома Марта, натянув веревку, упала на пол и накричалась до синевы. На щиколотке остался красный след от врезавшейся петли. Ножка затекла и стала как неживая, девочка долго не могла стать на нее. Анна взяла дочку на руки и прижала так крепко, что Марта уперлась ручками в грудь, стараясь отпихнуться. Это было для Анны еще больнее, чем видеть, как дочка лежит на полу, обхватив обеими ручками онемевшую ножку. Из-за пустяков Анна никогда не плакала, а теперь рыдания — сухие, без слез — разрывали сердце.

Три для кричала Марта, потом привыкла к привязи, как привыкают животные. Когда мать, торопясь на работу, иногда проявляла забывчивость, девочка сама становилась на свое место около кровати и, держа в руках веревку, напоминала:

— Мамочка, привяжи меня…

Она говорила нестерпимо спокойно, и казалось, что думает и понимает, как большая. Это было страшно. Анна уже не плакала, а уходила, сжав кулаки, скрежеща зубами. Лицо у нее было такое искаженное, что даже кирпично-красный Кугениек у железнодорожного переезда отскакивал от нее в сторону и смотрел вслед, пока она не скроется на станции.

Зимой стало лучше. Звирбулиене оставалась дома, и Марту можно было не привязывать. Только обжорство старухи было невероятно — сколько бы Анна ни оставляла на день, вечером Марта так и накидывалась на пищу. От одного куска откусывала сама, другой сейчас же несла на кухню.

— Тетя тоже хочет, — поясняла она, кивая головкой, и так убедительно и серьезно, что возражать не приходилось.

Но с весны опять начались муки. При одном воспоминании о том, что девочку снова придется привязывать на веревку к кровати, Анна чувствовала себя так, будто ее заставляют резать собственного ребенка. Как волчица, загнанная собаками в лесную глушь, смотрела она на всех горящими глазами. До тошноты противна стала ей прожорливая Звирбулиене с ее Августом и этой лачугой, которая скоро должна приносить двенадцать рублей в месяц дохода и сделать их счастливыми до конца жизни. Кажется, укусить могла бы Земитов, которые врыли столбы вокруг своего участка, прибили к ним жерди, натаскали досок и дранки, нарубили из проволоки гвоздей и делали забор, отбивая молотками ногти и ругая друг друга. Плюнуть хотелось, проходя мимо окошка Грюнов, за которыми швея иное утро после девяти все еще сидела с бесстыже оголенными руками и плечами и завивала горячими щипцами волосы.