Земля Жар-птицы. Краса былой России

Пытаясь создать общество, в котором положение человека определялось бы его личными достоинствами, Петр Великий установил систему присвоения званий и чинов своим подданным. За крестьянами закрепили землю, купцы и торговцы должны были заниматься коммерцией, а дворянам вменялось в обязанность поступать на государственную службу, военную или гражданскую. Каждый имел определенное звание и принадлежал к одному из сословий. Любой образованный мужчина мог поступить на государственную службу, независимо от своего происхождения, и, начав с гражданского чина четырнадцатого класса, стремиться достичь первого. Как только человек получал соответствующие чин и звание — для каждой эпохи свое — на армейской, флотской или гражданской службе, он автоматически становился потомственным дворянином. (Пушкин начал службу, имея чин десятого класса, Гоголь, как начинающий учитель — четырнадцатого.) Сами по себе титулы не имели значения, и родословная не играла особой роли, если у человека не было определенного положения согласно Табели о рангах. Такая обеспечивалась большая гибкость системы; человек мог переходить из о дного сословия в другое, иногда с поразительной быстротой. В петровское время дворяне, не желавшие получать образование или скрывавшие истинное число своих крепостных, лишались звания и зачислялись в армию простыми солдатами. В таком случае им приходилось заново подниматься по иерархической лестнице.

Крепостные, призванные на службу в армию, могли за два поколения превратиться в знатных господ. Достоевский, сын простого врача, принадлежал к дворянскому сословию. Дед Ленина был крепостным, но Ленин уже по рождению был дворянином, так как его отец достиг на гражданской службе чина, соответствующего по табели о рангах званию генерал-майора. Чин был значительно важнее родословной, и на Руси говорили: «Чин, чай и щи — кумиры наши».

В этом отношении Россия резко отличалась от Западной Европы и Англии, где титул и знатность происхождения определяли все. В Европе титулы наследовали только старшие сыновья, и богатства со временем скапливались в руках нескольких знатных семей. Этим поощрялся классовый снобизм и сознание своей исключительности, которые и в настоящее время трудно преодолеть. Благодаря Табели о рангах и в силу непринужденности, свойственной русскому характеру, в России никогда не было надменных аристократов, за исключением, возможно, небольшого числа лиц, близких ко Двору. Русским было непонятно то глубокое уважение, которое английский рабочий класс проявлял к «джентльменам». Еще в 1790 году писатель-либерал екатерининского времени Александр Радищев с гордостью заявлял, что бравирование своим происхождением — зло, вырванное в России с корнем. В начале двадцатого века английский писатель Морис Беринг писал, что глубоко укоренившееся сознание своего аристократизма, свойственное привилегированному классу землевладельцев в Англии, не характерно для российских дворян.

В России, выделив приданое дочерям, землю и состояние делили поровну между всеми сыновьями. Каждый из сыновей имел право носить фамильный титул и, в свою очередь, передавать его потомству. При такой системе семейные наделы со временем, за три-четыре поколения, превращались в ничто. В девятнадцатом столетии большинство российских мелкопоместных дворян жили весьма скромно. Довольно часто встречались князья, не имевшие ни гроша за душой; бродячий торговец мог оказаться князем по рождению. Дворецкий в семье Толстых был князем, а сам Лев Толстой, хотя и граф, относил себя к зажиточному среднему классу. По переписи 1858 года только восемнадцать с половиной тысяч дворян могли жить независимо, на доходы от своих поместий. В рязанской губернии 1700 помещиков делили радости и горести со своими крестьянами, вместе с ними вспахивали поля и обитали в таких же скромных жилищах.

На момент освобождения крестьян одна треть землевладельцев имела не более десяти крепостных на одного помещика. Поэтому перераспределение земли и назначение справедливой компенсационной выплаты было необычайно сложным делом. Освобождение без возмещения убытков привело бы к разорению помещиков, а освобождение без земли — к разорению крестьян. Тем не менее, Александр II, увидев, что за четыре года дело не сдвинулось с места, в 1860 году освободил всех крестьян, принадлежавших императорской семье. Затем, не желая слушать никаких возражений, он как истинный самодержец заявил: «Я этого желаю, требую и приказываю», — и установил крайний срок проведения реформы для всей страны. 3 марта 1861 года он подписал манифест об отмене крепостного права, за два дня до вступления в должность президента Авраама Линкольна и на два года раньше, чем произошла отмена рабства в Америке.