Земля Жар-птицы. Краса былой России

В те далекие времена огромную роль в жизни Московии играла Церковь. Без молитвы русский человек не начинал ни одного дела. В шестнадцатом — семнадцатом веках церковные постановления считались такими же обязательными, как и государственные указы.

Каждое ремесло имело своего небесного покровителя. По бывшему в ходу церковному календарю летоисчисление велось от сотворения мира, новый год начинался первого сентября. (Некоторые батюшки были убеждены, что Мир был сотворен именно в сентябре, иначе откуда бы взялось яблоко, соблазнившее Еву?) Продолжительность дня отмерялась не часами, а церковными службами. В середине XVI века Сильвестр, удаленный от управления государством и живший в дальней пустыни, составил «Домострой», сочинение, заключавшее в себе ряд наставлений сыну — религиозных, нравственных, общежительных и хозяйственных. Впоследствии, к сожалению, это руководство было дополнено правилами чисто пуританского свойства, которые буквально по минутам расписывали домашнюю жизнь правоверного русского христианина. Ему предписывалось постоянно читать молитвы, днем и ночью. Танцы, пение и какая-то неясная игра в «шахматы» — запрещались. Осуждался и пустопорожний смех. Женщина объявлялась орудием дьявола, а все члены семьи обязаны были строго исполнять все наказы хозяина. Сюда же были включены и наставления по шитью, вышивке, кулинарии, давались советы, как делать продуктовые запасы. В знатных семьях, особенно боярских, требовалось неукоснительно следовать правилам «Домостроя». Однако, зная русскую натуру, трудно поверить в то, что все строго исполняли эти предписания.

В 1662 году в Москве насчитывалось более двух тысяч церквей, монастырей и разнообразных часовен. Как писал Олеарий, в каждом пятом доме находилась домовая церковь или часовня. Все это строилось на частные средства, иные богатые москвичи даже содержали за свой счет священнослужителей. На Красной площади у Спасских ворот можно было постоянно видеть священников без прихода, предлагавших свои услуги в домовые церкви. Потребность в иконах постоянно росла, и буквально горы их были выставлены в московских лавках. Благочестивые богатые семьи приобретали иконы для своих домовых храмов, а помимо того, все хотели иметь их у себя дома. Особенно почитались образы Божией Матери и святых чудотворцев. Иконы сопровождали православных верующих всю жизнь, от рождения и до смерти. Ни одно важное событие не обходилось без благословения иконой, особо чтимые иконы передавались в семьях из поколения в поколение.

Иностранные путешественники, видя такое иконопочитание, не только изумлялись, но часто бывали шокированы, предполагая, что за этим стоит идолопоклонство. Англичанин, посетивший Москву, с возмущением писал: «Войдя в дом к соседу, они первым делом кланяются его святым… то есть написанным их изображениям. Подобное идолопоклонство не слыхано в Англии».

Продолжительность и внешнее великолепие православных богослужений изумляли иностранцев, даже православных греков, их поражала также длительность и строгость постов, которые неукоснительно соблюдались всеми — от царя до простого крестьянина. Многие греки, приезжавшие в Москву, горько жаловались в своих записках, что жизнь среди таких выносливых людей почти равносильна самоубийству. Кто, кроме русских, вопрошали они, может выстоять в церкви многочасовую службу и практически ничего не есть в течение семи недель Великого поста? Путешественник из Англии отмечал, что его весьма раздражал русский обычай входить в церковь и выходить из нее, когда им вздумается, и свободно ходить внутри храма. Он писал, что люди «галдят и кричат, как гуси».

В городах часто можно было наблюдать пышные крестные ходы, что отмечали многие иностранцы. Энтони Дженкинсон описывает один такой крестный ход, виденный им в Москве на Вербное воскресенье:

Процессия началась с появления в головной ее части саней с деревом, которое «сплошь» было увешано яблоками, фигами, сушеным виноградом и многими другими фруктами. На дереве сидели пятеро мальчиков в белых одеждах и исполняли церковные песнопения. За деревом шли юноши, которые несли толстые восковые свечи и громадный зажженный фонарь, чтобы поддерживать огонь свечей. За ними шествовали люди с хоругвями — знаменами на длинных палках — и «с шестью медными тарелками со множеством отверстий в них», за ними следом — еще шесть мужчин с большими иконами на плечах. Далее шло более ста священников в роскошных белых облачениях, расшитых сапфирами, драгоценными камнями и «прекрасными жемчужинами величиной с горошину, из стран Востока», и, наконец, — половина царской свиты.

Самый торжественный момент наступил с появлением митрополита, сидевшего боком на лошади, покрытой спускавшейся до земли белой льняной попоной. Уши лошади были удлинены материей, чтобы походить на ослиные. На коленях митрополита лежало чудесное Евангелие, украшенное золотым распятием. В правой руке митрополит держал большой золотой крест, которым он «непрерывно» благословлял собравшийся народ.