ЗЕМЛЯКИ ПО РАЗУМУ

– Хочу посоветоваться с врачами, как бы мне избавиться от этого, – голубоглазое страшилище небрежно тряхнуло выпирающими гениталиями.

– Как вы себя чувствуете? – решилась-таки задать вдова привычный, но весьма идиотский в данной ситуации вопрос.

– Прекрасно, подружка, прекрасно! Как сегодня погодка? – Семен вернулся к зеркалу и принялся делать феном завивку. – Да ты заходи, не стесняйся!

Врач, как загипнотизированная, послушно прошла в коридор и доложила:

– Над всем городом безоблачное небо... Ветер южный, 3-4 метра в минуту... Кошки больше не беспокоят?

– Кошки? Какие кошки?! Ах, кошечки, – промурлыкал Саньковский, любуясь своим новым профилем в зеркале. – Видела бы ты, подружка, моего осьминожка!

«Совсем беда! Вот так живет себе мужчинка, живет, а потом – бац! – и транссексуалит к чертовой бабушке...» – мелькнуло у вдовы. Пятясь к двери, она произнесла скороговоркой:

– Ну, п-подружка, мне тут еще нескольких больных обойти нужно. Погуляем в следующий раз! Вместе с осьминожиком!..

Дверь за ней шумно захлопнул сквозняк, а Саньковский молча покрутил пальцем у виска. Своему же отражению этот жест он пояснил просто:

– Странные эти вдовы. Надо бы ее с мужиком каким познакомить...

Симпатичный транссексуал в зеркале не имел ничего против.

***

Свежий воздух вернул Длинному дар речи. Он присел на ближайшую лавочку во дворе и с жаром принялся уговаривать приятеля плюнуть на все и отправиться вместе в магазин «Последний ареал» за рыбками.

– Ты просто не понимаешь, что такое КРАСОТА! – брызгал кипяченой слюной Длинный и размахивал руками перед лицом Самохина, не то пытаясь объяснить это понятие жестами, не то намереваясь втолковать его же, съездив другу по уху.

Димка бесстрашно кивал, блуждая взглядом в пространстве. Некоторое время он был согласен с тем, что есть на свете вещи, недоступные с похмелья, а затем вдруг напрягся и его глаза приобрели осмысленное выражение.

– Заткнись! – приказал Самохин и Длинный, поняв, что его перестали слушать, послушно умолк. – Смотри, идиот, что такое настоящая красота!

Это было сказано тем тоном, каким бормочет Далай-лама после очередного озарения, когда окружающие его монахи падают ниц, и заинтригованный приятель не мог не обернуться.

По двору, гордо подняв к небу лицо в солнцезащитных очках, шла девушка. Нет, слово «шла» казалось пошлым, банальным и совсем не соответствовало описанию процесса. Она шествовала, плыла лебедушкой, осознавшей разницу между собой и гадкими утятами. В тот момент, когда стройная и длинная нога подвернулась, едва не сломав каблук-шпильку, на лице Самохина появилось выражение искреннего сострадания.

– Вот это женщина!

 Длинный поморщился, словно для него идеалом была зеленоволосая русалка, а все остальные представители и представительницы прекрасного пола были достойны внимания лишь в качестве несостоявшихся утопленников.

– Кровь с молоком! Ноги от коренных зубов!

– Тебя послушать, так она больше всего смахивает на недоенную кобылу, – весьма критически оценил степень Димкиного восхищения приятель и постарался охладить его пыл простым вопросом на сообразительность. – Ты хоть представляешь, где в таком случае должны быть эти самые коренные зубы? Лучше послушай меня.

– Похоже, что ничего другого мне в этой жизни и не остается, – пробормотал Димка вслед красавице и постарался отрешиться от всего мирского.

– Вот я тебе и говорю, что лучше заморские рыбки в аквариуме, чем отечественные лошади в постели!

– Суета сует и всяческая суета, – взгляд Самохина приобрел стоически-хрустальный оттенок. – Женщины ходят и проходят, и возвращаются на круги своя...

Ни он, ни, тем паче, Длинный не признали в прохожей Семена, который, впрочем, был уже как бы и не он.

***

При виде развороченной парфюмерии, варварски сваленной в кучу бижутерии, расшвырянной по всей комнате галантерее и валяющейся где попало обуви, Мария остолбенела. Возвращаясь домой, она мечтала о встрече с любящим и заботливым, очень новым мужем... с Семеном, который после вчерашнего сеанса должен был стать даже чем-то большим, чем просто частица ее, и вот! Судя по тому, как он обошелся с ее вещами, этот гад ползучий превратил его в женоненавистника!

Неожиданно Саньковскую пронзила ужасная мысль. Неужели?! Она вздрогнула, осознав, что эталоном для осьминога, имеющего самое смутное понятие о различии полов, послужило ее сознание. И он все сделал так, как она, дура, сама того пожелала. Теперь Семен точно не пьет, не курит и на других баб не заглядывается, а чувствует себя ею. А ведь было у него предчувствие, было...

Под Марией грузно скрипнул диван и она разрыдалась. От этого неблагодарного занятия ее отвлек незнакомый взволнованный голос:

– Что случилось, подружка?

Она открыла заплаканные глаза и спазм перехватил горло.

«Подружка?!»

В ее платье, которое берегла, как память о выпускном бале, над ней возвышалась чудовищная пародия на Семена Саньковского. Кучерявый, нарумяненный и подкрашенный шарж!