ЗЕМЛЯКИ ПО РАЗУМУ

– Нет, Длинный, тут ты не прав. Настоящими, с большой буквы Фараонами Космоса были старший лейтенант Горелов и майор Вуйко, вечная ему память. Вот кто показал всей этой космической… – Саньковский напряг память, и нужное слово послушно выпрыгнуло на язык, – сальмонелле, что с милицией лучше не связываться. А какие мы с ними песни пели, эх!.. Жаль, что не понять тебе никогда всей романтики дальних странствий…

– Романтики?!! – заорал тогда друг совсем уж нечеловеческим голосом и со всей дури ткнул пальцем в иллюминатор. – Вот это, по-твоему, романтика?!!

– Ты бы поаккуратнее, а не то или палец сломаешь свой музыкальный, или стекло вышибешь, – поморщился Семен. – А романтика дальних странствий, должен тебе сказать, это не само путешествие, а воспоминание о нем. И если ты будешь так вопить всю дорогу, тогда, конечно, никакой романтики не останется.

– Хорошо, не буду! – процедил Длинный сквозь свои лошадиные зубы и с тех пор в самом деле не проронил ни слова. Молчал, как золотая рыбка во льду, короче.

Первое время Саньковский прилагал титанические усилия его разговорить, стараясь прибавить путешествию привлекательности.

– Солнечная система, – вещал он, – принадлежит к галактике Млечного Пути, которая еще также называется Чумацким Шляхом. Почему так называется, знаешь? А потому что шлях этот совпадал с направлением пути чумаков, ездивших за солью! Вот и представь себе, что мы два чумака…

В ответ на такое предложение слышалось только злобное фырканье. Тогда Семен начинал импровизировать на тему приключений двух пауков в консервной банке и их психологической совместимости, но это ни к чему не приводило, даже к кровопролитию, и он попытки растопить намерзающую с каждым днем корку отчуждения прекратил.

Вплоть до сегодняшнего дня.

Проснувшись условным утром, Семен некоторое время лежал с закрытыми глазами, перед которыми мелькали этикетки разнообразных марок коньяка, – в последнее время организм научился имитировать и его вкус, что говорило о растущих потребностях, – затем встал, потянулся и бескомпромиссно заявил Длинному:

– Все, хватит играть в молчанку. Считай, что ты выиграл.

Тот на его слова отреагировал приблизительно так же, как черепаха на призыв, написанный вилами на воде, но Саньковский отступаться не собирался. Сегодня был особенный день.

– Сегодня особенный день, – честно сообщил он об этом Длинному. – Поэтому предлагаю умыться, побриться и как следует его отпраздновать.

Как Семен и предполагал, упоминание о празднике не могло пройти мимо продолговатых ушей. Прямо на его глазах они дернулись, потом зашевелилась вся голова вместе с непричесанными волосами. Она обернулась, и на него подозрительно прищурился глубоко запавший глаз.

– Да, Длинный, да. Поднимайся и ты узнаешь подлинную причину того, почему мы с тобой оказались здесь и сейчас.

Такое сообщение подействовало на друга еще круче, нежели выступление Сталина 22 июня 1941 года на весь советский народ. Он даже не смог ограничиться простым любопытством, обычно выражавшемся в вопросительном подергивании головой, роднившем его с жирафом до полной идентификации, и разверз уста:

– Пошел к черту!

Саньковский просиял улыбкой, словно услышал приглашение Святого Петра переступить порог рая. Ассоциации с тем фактом, что и Люцифер в свое время слышал нечто подобное, не возникло. Не задумываясь о том, что порог – это палка, если говорить образно, о двух сторонах, он поспешил ковать приятеля, пока тот еще теплый со сна.

– Неужели тебе не интересно, Длинненький? По глазу вижу, как тебя все больше и больше разбирает любопытство. Ну же, смелее, не надо подергивать такой симпатичный орган зрения сизой пеленой меланхолии! Сегодня любопытство не порок, а уж тем более не большое свинство. Я бы даже сказал, что совсем маленькое, ха-ха!

Длинный зажмурился и в сердцах проклял как проницательность друга, так и основной закон общения, гласящий, что если сказал «а», то нужно говорить и «б». Молчание – золото, конечно, однако оно, как и всякое исключение, лишь подтверждает это правило и пользоваться им следует только в экстремальных ситуациях. То же, что творилось вокруг вот уже вторую неделю, потеряло всякий привкус не только необычности, но, даже более того, стало привычным, как притупившееся чувство голода, сосущее желудок…

– Ненавижу, – пробормотал он голосом человека, обрекшего себе на безоговорочную капитуляцию. В воображении промелькнул на мгновение оскаленный образ большой белой акулы, но его тут же сменил дружелюбно виляющий хвостом дельфин. Водное млекопитающее однозначно намекало, что рыбам – рыбье, а приматам – общение с себе подобными.

Вряд ли Семен так возрадовался согласию Марии выйти за него замуж, как последнему признанию друга. Едва сдержавшись, чтобы не заорать от распирающего грудь восторга, ведь только дрейфующие полярники не радуются трескающемуся льду, – в данном случае, льду отчуждения, – он нежно похлопал Длинного по плечу, автоматически отметив, каким оно стало костлявым, и отправился совершать утренний туалет.