Земная оболочка

— Выслушай меня внимательно, — сказала она. — За эти три месяца у меня было достаточно времени все обдумать и взвесить. Я действительно дала тебе обещание год назад. Почему? Я не совсем понимала тогда и до сих пор не понимаю, хотя думаю об этом еженощно, пытаясь выяснить причины, — вряд ли и ты когда-нибудь это поймешь, поскольку тебе не шестнадцать лет. Все, что я тогда обещала, Форрест, я исполнила в точности: вышла за тебя замуж, бросила семью, не думая о том, какой жестокий удар наношу близким, и последовала за тобой. Я не виню тебя. Мне казалось, что я сама этого хочу. Я зачала ребенка от тебя и носила его девять долгих месяцев, а он лотом чуть не отправил меня на тот свет. Я сотворила человеческое существо, как ты бы построил хижину, хорошую, непроницаемую для ветра и дождя хижину. Я стала причиной смерти матери. Я вернулась сюда повидать оставшихся членов своей семьи и заслужить их прощенье. Наш мальчик заболел, он чуть не умер, он не перенес бы обратной дороги. Все это тебе известно.

— Да, — сказал он, — известно. — Он сидел на краешке кровати, не касаясь ее. — Одного я никогда не пойму… Я знаю, причины у тебя были. Моему пониманию они недоступны. Вряд ли ты сама их понимаешь, что бы ты там ни говорила. Вряд ли хоть один человек с сотворения мира действительно, до конца, понимал причины своих поступков.

— Я понимаю, — сказала она.

— И еще… ты говоришь так, будто тебя кто-то заставлял все это делать. Я никогда ни к чему не принуждал тебя, Ева, ни к чему. Каждый раз, когда мы… я непременно думал: «Она должна поступать по доброй воле, поступать так, а не иначе, потому что это ей нужно — нужно ей, а не мне и никому другому». — Он умолк и сидел, вглядываясь в нее; все это время она смотрела на него, не отводя глаз. Он ждал себе похвалы.

— Можно мне высказать все до конца? — спросила она. — Ты прервал меня.

— Вот уже несколько месяцев я умоляю тебя высказаться, Ева.

— А ты перестань умолять и слушай. Или задавай мне вопросы. И не надо говорить мне о том, чего ты не понимаешь, чтобы потом утверждать, будто не понимаю этого я. Кое-что я понимаю. — Она произнесла все это спокойно, но ожесточенность, казалось, зарождалась в словах в тот момент, когда они слетали с ее губ. Она остановилась, словно припоминая, что еще хотела ему сказать. Вспомнила, но сказала только: — Форрест, извини меня, — и дотронулась до его бедра.

Он вытерпел ее прикосновение — руки она не отняла — и спросил:

— За что?

— За злость, — ответила она.

— Извиняю, — сказал он. — Прощаю безоговорочно. Скажи мне только ради всего святого, Ева, может, ты знаешь, что связывало нас прежде и что может связать в будущем?

Она по-прежнему не отнимала руки.

— Что привязало меня к тебе, я знаю: мысль о том, что ты нуждаешься во мне; выражение твоего лица, когда ты смотрел на меня через весь класс или у нас дома, на веранде, выражение, которое ты всеми силами пытался скрыть, только это тебе не удавалось: будто я — кусочек хлеба после долгих голодных лет.

— Так оно и было, — сказал он. — Я тебе об этом говорил.

— Нет, сравнение неправильное, — сказала она. — Ты был совсем нестрашный, и вовсе мне не казалось, что ты хочешь сожрать меня. — Ева еще подумала. — Скорее, будто я золотая безделушка, на которую ты случайно натолкнулся и сумел оценить по достоинству — впервые в моей жизни. Я была тебе очень благодарна.

— И это все? — спросил он.

— На этот счет, по крайней мере, у меня нет никаких сомнений.

— И ты все еще благодарна?

— Да, — сказала она спокойно, но не придвинулась к нему; не притянул ее к себе и он. — Да, — повторила она. — Но теперь я понимаю, что была неправа, считая, что ты один не сводишь с меня глаз, что ты один радуешься мне. Были и другие, с самого начала. Только я не понимала или просто не видела — я умела закрывать глаза, когда хотела, и хорошо за это поплатилась. Но и других заставляла страдать. Кое-кто до сих пор страдает — страдает и нуждается во мне.

— Кто? — спросил он.

— Отец.

Форрест дотронулся до ее прохладной руки, безжизненно лежавшей поверх простыни, и сжал — она руки не отняла.

— Я мог бы переехать сюда и преподавать здесь, — сказал он. — Может, меня и возьмут обратно в школу, поскольку все утряслось, поскольку всем теперь очевидно, что у нас с тобой не мимолетная связь. Или устроюсь где-нибудь неподалеку, чтобы ты хоть раз в неделю могла приезжать к родным.

— Только к папе, — ответила она. — До остальных мне нет дела.

— Я схожу завтра утром к мистеру Куперу. Он всегда хорошо ко мне относился. Он примет меня обратно.

— Ни за что, — сказала она. — Да и поздно уже. Через три недели начинаются занятия. Тебя ждут в Брэйси.

— Можно попытаться. Брэйси обойдется и без меня.

— А ты без меня. Так же, как и я без тебя обойдусь.

— Но как это отразится на нашем будущем?

— Никак, по всей вероятности. В этом я тоже убедилась за последний год.

— Так когда же ты вернешься домой? — спросил Форрест.