Земная оболочка

А еще за последние дни с несомненностью выяснилось, что у этого мальчика своя собственная жизнь, что он строит свои планы, пусть детские и несбыточные, на осуществление которых он, однако, не пожалеет сил. Вот уехал же, устремленный вовне, даже не оглянувшись. И все-таки сейчас он рядом. И ни здесь, ни во всем огромном мире у Роба нет никого, кроме этого мальчика. И ничего, решительно ничего, кроме собственного тела, функционирующего отнюдь не плохо, если посчитать, сколько Робу лет.

По крайней мере, так представлялось ему сейчас, а то, что мысль его работает отчетливо, в этом он не сомневался. Глубинная радость Деллы, будто они и не расставались никогда и жили все эти годы душа в душу, и час сна привели мозги Роба в состояние удивительной ясности — состояние насколько знакомое, настолько и редкостное, испытанное всего лишь однажды. Да, когда-то он уже испытал это состояние — момент озарения. Лежа все так же неподвижно за спиной у сына, Роб пытался вспомнить, когда же это было. Может, первая встреча с Грейнджером? Когда Грейнджер читал ему наизусть отрывки из детских книг — как будто книги могли помочь пьяному мальчишке, задумавшему покончить расчеты с жизнью? Или свидание с Мин в ричмондской гостинице? Безрадостные минуты, когда, утолив жажду, они лежали рядом, думая о том, что было, что будет? Или рассвет в Линчбурге после первой ночи, проведенной с Рейчел, его сон о грядущем Страшном суде? Нет, не то, что-то еще более близкое к ясновидению.

Хатч шевельнулся и теснее прижался к нему.

И вдруг он вспомнил совершенно отчетливо: май 1921 года, ему семнадцать лет, выпускной вечер, он прокрадывается в дом после тяжелого хмельного сна у Сильви (и знакомства с Флорой) и наталкивается на Еву, удивительно красивую, дожидающуюся его, чтобы сказать ему о своей любви, представить доказательство любви к себе его отца, несмотря на все прожитые врозь годы, умолчав, однако, зачем ей понадобилось сообщать ему все это. Да, то была вершина его жизни, теперь он понял — не самая счастливая минута, не минута, которую ему хотелось бы снова пережить, но именно вершина, крутизна, взирая с высоты которой он впоследствии рассматривал все свои возможности и принимал их или отвергал, руководствуясь исключительно своими желаниями, будто в мире не было других критериев. Юноша, которого наконец полюбила женщина, произведшая его на свет, дала торжественное обещание не оставлять его ни при каких обстоятельствах. Молодая женщина, обездоленная почище его и взывающая к нему.

Он так и не поверил ей. Если бы только он поддался соблазну в то утро и построил свою жизнь так, как она предлагала — работа, дом, — кем бы он был сейчас? Стареющим мальчуганом, наверное; сухарем, вроде Торна Брэдли. Но ведь такой он и есть. Сколько ни барахтался, ни протискивался вперед, воображая себя мужчиной, на деле он оставался все тем же — сорокалетним ребенком, не знающим, куда девать руки и ноги, вот только животик отрастил в придачу к неменяющемуся сердцу… Роб улыбнулся и вспомнил Евино лицо, когда они прощались во дворе перед его отъездом, лицо потерянной женщины, все еще ищущей, на кого бы опереться.

Роб решил, что теперь он поверит им — и Еве и Форресту, пусть даже все было не совсем так. Решил поверить, что они сознательно дали ему жизнь; что они встретились в нем — для них единственном в мире месте встречи. Уж это-то, во всяком случае, не могло быть ложью. Ведь своим рождением он чуть не отправил Еву на тот свет — разве это не доказательство ее потребности в нем, потребности Форреста любить ее, повторить ее. Что ж, он, пожалуй, согласен, хоть и с опозданием, позволить им встретиться в себе, он будет для них тихой пристанью, которую они искали. Сын, их творение, только более сильный, чем они, который продолжит их дело и передаст эстафетную палочку дальше. Он слишком долго отказывал им в этом, за то они и раздирали его.

Как раздирали они и этого, сонно вздыхающего у него под боком, разогревшегося в постели мальчика, встретившись и в нем. Встретились в нем и они с Рейчел, замирая от страха, от страсти, от ожидания счастья. И Бедфорд Кендал с Шарлоттой Уотсон, оба неистовые. И Анна Гудвин со старым Робом, из всех самые неутоленные. Ребенку была необходима помощь.