Земная оболочка

Хэт сделала усилие и проснулась, поймав себя на том, что действительно шарит руками по собственной постели в поисках младшего брата. Она прислушалась — только старый Джеймсов дом потрескивал и покряхтывал в темноте, да в открытое окно доносился плачущий голос козодоя: на что он жалуется? Она встала, надела туфли и, как в тот раз, без халата, пошла к комнате Евы и Форреста (сыновья спали крепким сном на чердаке). К ее удивлению, дверь оказалась открытой — Форрест с детства всегда спал с плотно притворенной дверью — даже в жаркие августовские ночи закрывался от сквозняков. Наверное, берег свои тайны. Как и во сне, ее обступала темнота, она остановилась на пороге, всматриваясь, лежит ли он в кровати. Но глаза ее никого не обнаружили — тьма была непроглядная. Тогда она окликнула его, не понижая голоса, как будто это было днем, а не глубокой ночью. Никто не отозвался. Она подошла к кровати, протянула руку и нащупала холодную железную сетку. Ни одеяла, ни человека, ни матраца — ничего.

Она распрямилась и передернула плечами, охваченная страхом, подобного которому не испытывала вот уже двадцать лет, — страхом из сна.

Чтобы разогнать его, она глотнула побольше воздуха, и тут впервые до нее дошел удушливый запах гари. Он проникал в комнату через приоткрытое окно. Хэт стояла у кровати на тряпичном коврике, связанном Евой, и думала: «Я никогда ничего не сделала, чтобы помочь ему. Никогда! Да он и не просил почти. Но, что бы он ни задумал, что бы сейчас ни предпринял — пусть это будет наказанием мне, справедливым и заслуженным». Затем она подошла к приоткрытому окну, выглянула наружу и увидела при свете костра Форреста, все еще в парадном костюме, который заталкивал шестом в огонь остатки перины. Лицо Хэт ожег запах тлеющих перьев и страх, ей стало жутко, когда она представила себе выражение лица брата, стоящего внизу, сумрачного и покинутого.

Но, сдвинувшись наконец с места, она не побежала во двор, а вернулась в свою комнату, в свою постель. Если он задумал спалить дом вместе с ней и спящими сыновьями Джеймса, она не станет мешать ему.

Ничего подобного, разумеется, не произошло. Когда на рассвете она спустилась вниз (немного поспав тревожным, но без сновидений сном), он ждал ее в кухне, умытый, голодный, хотя и не слишком разговорчивый; и до конца своих дней Хэт никогда ни словом не обмолвилась о том случае, не заикнулась об исчезнувшей перине, восприняв ту ночь как приговор, вынесенный и приведенный в исполнение.

4

Вечером на второй день после приезда домой, когда все поужинали, Ева, отказавшись от Рининой помощи, позвала наверх Сильви и показала ей, как переставить мебель в комнате, чтобы там уместилась колыбелька и ее сундучок (вернее, сундучок Хэт, принадлежавший когда-то Джеймсу Шортеру). Это была задняя комнатка, в которой прошло их с Риной детство. Рина предложила и теперь поселиться вместе, и в первую ночь они устроились там все втроем, но в результате никто не спал — Роб от усталости, Рина от растущей отчужденности, Ева от облегчения. Поэтому утром Ева сказала, что переберется в нижнюю гостиную, поставив там временно кровать (гостиной пользовались обычно только на рождество). Но Рина решительно воспротивилась. А когда Ева стала добиваться — почему? повернулась и сказала:

— Ладно. Позови Сильви, пусть она проветрит ее для тебя. Только имей в виду, мама после смерти пролежала там два дня, пока оттаивали землю и копали могилу. Ну, зови Сильви.

Ева прикусила язык, пошла наверх и занялась ребенком. Через полчаса пришла Рина и сказала:

— Вы с Робом останетесь здесь. Я временно перейду к Кеннерли.

Ева поблагодарила ее.

Сделав все, что от нее требовалось, Сильви собралась уходить, и Ева спросила ее:

— Неужели вы вдвоем не смогли остановить ее, Сильви?

Сильви потупилась:

— Нет, барышня!

— Вы не поняли, что она задумала? — спросила Ева.

— Я поняла, барышня. Поняла еще за два дня до этого, как только принесла ей ваше письмо.

— Письмо было от Форреста — от мистера Мейфилда, Сильви.

— Да, барышня! И я поняла.

— Каким образом?

— Я ж ее всю жизнь знала. Как же мне было не понять.

— И ты никому не сказала?

Сильви посмотрела ей прямо в глаза.

— Нет, барышня.

— Но почему же? Объясни, Сильви.

— Она была в своем праве, Ева. Ты-то могла б это понять. Ты со своим правом взяла да и уехала; а она тебя отблагодарила.

— Откуда ты все это знаешь? Она тебе что-нибудь говорила?

Сильви помолчала:

— Нет, барышня. Но я умела за ней замечать. Я поняла.

Ева села на свою постель. Роб посапывал рядом.

— Я тебя не поблагодарила, — проговорила Сильви.

— За что? — спросила Ева в недоумении.

— За золотую монету, которую ты мне прислала.

Ева кивнула.

— Береги ее. Другой уж не будет.

— Я ее истратила — на зубы, — сказала Сильви. Растянув толстые лиловатые губы, она обнажила зубы, даже в сумерках сверкнув золотом. Один клык литого золота. Не закрывая рта, она сделала шаг к Еве, чтобы дать ей возможность рассмотреть получше, но широко растянутые губы ее не улыбались.

В дверях появилась Рина.

— Все в порядке?

— Все, — ответила Ева, указывая на Сильви.