Земная оболочка

Ева осталась сидеть на стуле, но голову подняла, внимательно вглядываясь в лицо Сильви — никаких признаков козней, задуманных или осуществленных. Никаких видимых признаков. — Ты уверена? — спросила она.

Сильви постучала костяшками пальцев по зеркалу, по имени.

— Если это, как ты говоришь, твое имя, значит, тот ящик тебе. — И снова указала вдаль — туда, где этим утром она своими глазами видела имя на посылке, что и давало ей возможность говорить с такой уверенностью. — Я же знаю, как твое имя пишется.

4

Ева отослала Сильви, постояла у кровати, спрашивая себя: «Что же мне теперь делать?» — затем вышла на лестничную площадку и прислушалась — потрескивание огня в камине, Ринино воркованье… Ева окликнула:

— Папа!

Мистер Кендал спал.

— Папа! — на этот раз более настойчиво.

Кеннерли сказал: — Ева тебя зовет. — Затем погромче: — Отзовись, пожалуйста, Еве что-то от тебя нужно.

Сверху ей было слышно, как отец проснулся, не спеша пошел к лестнице, потом его сдержанный голос: — Что тебе, дорогая?

Она дожидалась его на площадке, но когда он поднялся наверх и остановился, не дойдя до нее двух ступенек, она не смогла говорить. Губы отказали, и перехватило дыхание. Она повернулась и первой пошла в темноте в свою комнату, откуда сквозь приоткрытую дверь просачивался бледный холодный свет.

Он на миг замешкался, но последовал за ней, притворив за собой тяжелую дверь.

Ева подошла к своему стулу и остановилась. Ее лицо было освещено лампой снизу. Полотно, шелк для вышивания, пяльцы — все лежало на столике под лампой, на виду. Она не отводила глаз от отца.

Он выжидательно смотрел на нее, но она продолжала молчать, и наконец он сказал: — Мне уже недолго осталось по лестницам лазить, с моим ревматизмом-то. — Ему было пятьдесят четыре года. — Хотелось бы услышать от тебя что-нибудь такое, ради чего стоило сюда карабкаться.

И улыбнулся.

Ева хотела ответить улыбкой на его улыбку, сказать то, что хотела, но лицевые мускулы вдруг сжались и голос застрял в пересохшем горле.

Он не тронулся с места. — Что тебе наболтала Сильви?

Ева снова попробовала вернуть себе самообладание и дар речи, и снова ничего из этого не вышло. Тогда она начала медленно покачивать головой из стороны в сторону — испытанное средство для восстановления душевного равновесия, будто то ли воротом, то ли журавлем постепенно вытягивала голос из колодца — горла. — Ящик, который сегодня пришел, — на нем мое имя?

Он кивнул: — Твое.

— Где же он?

Отец подошел к спинке кровати, вынул из кармана часы, повернул их к свету, внимательно посмотрел на циферблат, потом поднял голову и улыбнулся. — Сейчас милях в тридцати к югу от Брэйси, если вечерний поезд идет по расписанию. Тот поезд, что идет на север.

— Ты отослал его назад?

— Я не принял его, — сказал он.

— Но почему? По какой причине? Там же стояло мое имя. — У нее прорезался голос; говоря, она все больше овладевала собой. Выражение отцовского лица изменилось не сразу. Улыбка додержалась до второго вопроса. К концу он стал серьезен, но абсолютно спокоен. Подождал, чтобы смолкли отзвуки ее голоса. Затем сказал: — Причина в тебе. Только в тебе. Что бы я ни делал, я делаю ради тебя. Ты ясно дала мне понять, что жизнь твоя здесь. После того как ты вернулась домой в то августовское утро, я ведь ни разу не спросил, что у вас произошло. Я понял, что ты рассталась с ним. И вот тогда, Ева, я задался целью помочь тебе отстоять право жить так, как тебе хочется. Все, что мне было нужно, это знак от тебя; я должен был знать, чего ты хочешь. Этот знак ты мне подала.

Она снова начала покачивать головой, на этот раз помимо воли; вслед за этим пришли слезы, крупные, горячие и беззвучные. Она вспомнила, что уже год, как не плакала, — последний раз на прошлое рождество, в неуютном доме Хэт, страдая по причине совершенно противоположной.

Ближе он не подошел, но сказал:

— Что же касается меня, — у него перехватило горло, руки безжизненно повисли ладонями наружу. Ева всматривалась в неясные очертания его ласковых рук и думала, что он никогда прежде не говорил шепотом, — такого она припомнить не могла. — Что же касается меня, то я прошу тебя со всей учтивостью, на какую способен, — останься! Для одного года я и так понес слишком много утрат.

Его лицо, освещенное снизу, казалось юным и вдохновенным — лицо исполненного надежд юноши, у которого все впереди, главное, чтоб его поддержали. Совершенно беспомощное. Ева кивнула ему, но улыбнуться так и не смогла.

5