Земная твердь

В теплом воздухе летают нити белой паутины. Это верный признак того, что пора бабьего лета простоит ядреной. Илья Свяжин еще по каким-то приметам угадывал, что охота на птицу будет нынче долгая, богатая, и взял свой очередной отпуск.

В ближайшую субботу он собирался выйти куда-нибудь недалеко в тайгу и прихватить с собой Петруху, а уж потом податься одному к вероятным местам большого скопления птицы. В пятницу они сходили в распадок, что чернеет дикими зарослями за слесаркой, и опробовали там оба свяжинских ружья.

Одно из ружей, с росписью по стволам, Петруха разглядывал так долго, что привлек внимание Ильи Васильевича.

— Игрушка — не ружье, — не скрывая радости, пояснил Свяжин и пальцами обеих рук распушил свои татарские усы. — А бьет-то как! Что ты, парень! Ну, что прилип?

— Не бойся, красоты его не слизну.

— Гляди. Его не убудет, — согласился Свяжин, оставив без внимания холодок Петрухиных слов.

— Где вы добыли такое ружье, Илья Васильевич?

— А что?

— Да так, хорошая, говорю, штучка.

В голосе парня Свяжин слышал что-то необычное, тревожное. Это задело его. Сказал прямо:

— Ты, Петруха, неспроста выведываешь, где я взял ружье. Говори, в чем дело. Говори, не топчись.

— Видел я где-то такое ружье, — не до конца признался Петруха. — Да мало ли похожих вещей на свете.

— Может, признаешь, а?

— Да нет. Похожее видел где-то.

— А то гляди. Я брат, ужимочки да недомолвки — страсть не люблю. Хочешь знать, где я взял его? Скажу.

— Скажите.

— Купил у одного косоротого лесника. Оттуда он, с Громкозвановской стороны. Доволен?

— Ну, купил и купил — только и разговоров.

В субботу утром чуть свет Свяжин еще и с постели не поднимался, к нему прибежал Петруха Сторожев. Хозяин встретил раннего гостя в маленькой кухоньке в нижней рубахе и босиком.

— Что ты, парень?

Петруха прятал свои глаза от взгляда Свяжина, но говорил твердо:

— Дайте ружье, Илья Васильевич, и штук пять-шесть патронов.

— Куда тебе? Ты же на работу через час-два.

— Я тут, по берегу. Куликов вчера на галешнике видел.

— Может, мое возьмешь. С добрым-то ружьем легче учиться.

— Давайте это.

Илья Васильевич ушел в комнату.

— Кто там, отец? — сипло спросила хозяйка мужа, а когда тот ответил, ворчливо добавила: — Видимо, такой же попался сполошный — ни сна ему, ни отдыха.

— Ты спи.

Свяжин, сухо похрустывая ревматическими суставами босых ног, тихонечко вынес ружье и патронташ.

— Ни пуха ни пера тебе…

А проводив гостя, выглянул в окно. Петруха шел не торопясь, круто согнув широкую спину. «Беды бы какой не наделал: лихой парень», — с неосознанной тревогой подумалось Свяжину. Он снова лег в кровать, закрыл глаза, но сон уже сняло как рукой. Угадав беспокойство мужа, Ольга Кирилловна ворчливо сказала:

— Хоть бы старое дал. Кто знает, что за человек. Без малого две тысячи вляпали. Бездомовый ты какой-то…

— Пойду-ка тюкну дровец, — вместо ответа сказал Илья Васильевич и начал натягивать рубаху, не глядя на жену. Ее взгляд чувствовал на себе, потому и торопился.

Предчувствия не обманули Свяжина: прошел день, за ним другой, а Сторожева все не было. Не появился он и через неделю.

XXVI

В поселке среди ребят распространился слух, что Сторожев вслед за Молотиловым дезертировал с участка. Это подтверждалось фактами. Утром, когда Петруха заходил к Свяжину, его видел сторож дед Мохрин: парень был с ружьем и с небольшим вещевым мешком за плечами. Он долго беседовал о чем-то с водителем лесовоза, который шел на станцию Богоявленскую.

В конторе сидели двое: Тимофей Григорьевич Крутых и Виктор Покатилов. У Крутых лысина закрыта носовым платком, в глазах мигает злорадный огонек.

— Этот пройдоха Сторожев утек. Ясно, я говорю. Я разговаривал с Богоявленской, и мне сказали, что видели его там. Ви-де-ли.

— Да, может, не он, Тимофей Григорьевич, — хмурился Покатилов. — Я не верю, чтобы он убежал. Вы знаете, когда мы по его инициативе создали первую комплексную, он, знаете, радовался как. Нарочно этого не сделаешь. От души радовался.

— Правильно. Радовался, и я говорю, потому что вы плясали под его дудку, под дудку нарушителя производственной дисциплины. Вот он и радовался.

— Почему «нарушитель производственной дисциплины», Тимофей Григорьевич? Я вас не понимаю. Ведь малые комплексные бригады хорошо работают.

Крутых сдернул взмокший платок с головы, сердито скомкал его и бросил на стол:

— Хватит, товарищ Покатилов. Не об этом сейчас разговор. Вчера убежал у нас лучший рабочий Молотилов (сгоряча едва не ляпнул, что написал ему замечательную характеристику), сегодня, я говорю, еще один… Я говорю, к новому году мне не с кем будет закрывать план. Надо собрать собрание и дать всем нагоняя. Позор. Работы нет комсомольской. Хватит. Не хочу слушать.

— Почему у вас, Тимофей Григорьевич, такой тон? Мы с вами говорим о делах, за которые отвечаем оба в равной степени. И не должны друг на друга кричать.

Покатилов высказался спокойно, в упор глядя на Крутых. Мастер участка нетерпеливо пошевелил плечами, но сдержался.