Земная твердь

На Волчьих Выпасках места заболоченные и низинные. Вот с них и взялась осень грабить тайгу. В ложках лес будто выщипывали: где ель, сосна да кедр, все по-прежнему, а где береза и осинка — дыра в небо. Очень рано в этом году опала листва с деревьев. В лесу стало больше света и меньше радости. А у Терехи Злыдня на душе совсем поздняя осень, чернотроп. Лето не принесло ему счастья.

Вчера был дождь, а сегодня хмарь сухая на небе. Тереха сидит у костра на колоде, близ своей избушки, и, ссутулив узкие плечи, не мигая, смотрит в огонь. Над ним с места на место, посвистывая, снуют рябчики.

На матерую дуплистую сосну, под которой Терехина избушка, упал серый рябчик, упал и растворился в пепельном налете лишайника. Через полминуты на дереве звенькнул серебряный колокольчик — это хохлатка. Осмотревшись, она запела свою призывную осеннюю песенку. В ней слышатся тоска и нежность. Тихо. И вдруг где-то рядом отозвался ответной свирелью петушок. У рябчиков осенние свадьбы. Только парами теперь летают они, вместе весну будут ждать. Впереди зима — вдвоем веселее и легче пережить ее.

Сидел Тереха недвижно. Слушал лесную свирель и, стыдясь себя, завидовал маленькому птичьему счастью. Потом неуловимо быстро вскинул лежавшее на коленях ружье и неожиданно сокрушил тишину громовым выстрелом. С дуплистой сосны, обмякнув, как тряпочка, рассыпая невесомые перышки, упала певунья-хохлатка. Когда Тереха поднял ее, легкое тельце еще теплилось жизнью. Он своей землистой и корковатой рукой пригладил перья птицы и стал откачивать ее в ладонях.

Может быть, в его бобыльском сердце ворохнулась жалость к тому осиротевшему петушку, который теперь, потеряв подругу, один будет коротать студеную зиму, как коротает всю свою жизнь он, Терентий Выжигин. Тереха сунул убитую птицу в карман брезентовой куртки, достал с крыши своего жилья в сплошных наростах ржавчины лопату и тихим шагом направился к грани поляны, где врос в землю покрытый мхом большой камень-валун.

За последнее время с Терехой происходит что-то совсем непонятное. Еще в середине лета он вдруг угрюмо затосковал и почти перестал разговаривать с Батей. Может быть, Тереха был сражен тем, что Лидия Павловна Скоморохова, тайная мечта Терехина, вышла замуж. А может быть, мысли обуяли его сумятные. Все может.

После ухода Бати стояла ясная летняя погода, но Злыдень, злой и усталый, целыми днями валялся на нарах в своей избушке. В это мрачное время и ударила в его голову мысль-догадка: наверное, нашел кто-то сейф. Ведь в первые годы коллективизации не на Выпасках, конечно, а поблизости колхозники сено по еланям косили, кедровые орехи заготовляли.

Тереха начал припоминать, кто из громкозвановских мужиков бывал здесь и кто из них — необъяснимо почему — начал вдруг справную жизнь. Таких насчитывалось до пятка. А о Марке Скурихине даже поговаривали, что он где-то под Москвой сгрохал себе дом. На какие деньги этот голодранец мог так обстроиться?

Беда не приходит одна. Как-то возвращался он с утиных болот на становье и, перебираясь через неглубокую падь по лесине-сухарине, оборвался вниз. Сгоряча ничего не почувствовал, а утром не мог встать: оказалось, крепко зашиб поясницу.

Пока болел, тяжелые мысли вконец обломали Тереху. Тогда впервые и подумал он, что хорошо бы ему после смерти лежать под этим камнем-валуном. Над ним с весны до осени лопочет осина, а рядом — круглый год что-то важное и мудрое шепчет старый кедр. Тереха поймал себя на мысли о смерти и — удивился сам — без страха подумал: «Скоро умру, надо быть».

Он положил рябчика на валун и долго глядел на него, тихо покачивая лохматой головой. «Не для еды убил — из самой последней корысти-зависти, — внушительно говорил ему чей-то голос: — Видишь, маленькая пичужка — и та жила не одна. В этом ее счастье. У тебя, Терентий, не было никого, нет и счастья. Понял ты это, старый, но поздно. А знал ведь, что жизнь заново не переживается. Эх ты, бирюк».

Тереха взял лопату и начал копать могилку. Вдруг лопата с лязгом ударилась о что-то твердое. Камень? Нет. Камень здесь всегда хрусткий. Это не тот звук. Будто подсекли Злыдня, он упал на колени и впился когтистыми пальцами в землю, начал рвать ее с затяжным сапом и рычанием. С таким остервенением разметывает голодный волк барсучью нору.

Сейф!

Да, это была железная шкатулка, покрытая хорошо сохранившейся черной эмалью. Тереха выдернул ее за ручку из земли, очистил от какого-то мусора, погладил ее, как кутенка, деревянной ладонью и залился слезами, упав на камень.

Наконец оторвавшись от камня, он поднял голову и увидел перед собой Никона Сторожева. Злыдень мигом закрыл глаза и поднял бьющуюся в лихорадке испуга руку для креста. Такое видение Злыдню не являлось за все время жизни в лесу. У этого он даже сумел рассмотреть ружье с чеканными вензелями на спусковой скобе и узнал это ружье. «Да что же это такое, — думал Тереха. — Ведь он все еще, кажись, стоит тут, окаянный. Это за мной». Но вдруг его обдало табачным дымом. И тогда Тереха стал подниматься на ноги, схватываясь за поясницу.