Земная твердь

Ветер с размаху швырнул на барак тяжелую охапку дождя, и шум поглотил ответ. Через минуту опять:

— Пусть смывается — немного потеряем.

«Может, и в самом деле смыться, — уцепился Петруха за мысль. — А куда податься? В Карагай же обратно не поедешь: Клюев прямо сказал: «Назад — не моги». Вот и все. За ребят он советовал держаться. Попусту, конечно, Евгений Николаевич слов не стал бы говорить. Значит, видел, что есть тут хорошие люди. Стало быть, приживаться возле них как-то надо. А пойди приживись, если на участке будут верховодить такие, как Володька Молотилов. Нет, добра от таких не жди…»

Только на рассвете сон смирил Петруху. Засыпая, он слышал, как за тесовой стеной барака льется и хлюпает вода. Потом он тихонько вскрикнул, когда в грудь уперся коленом Тереха Злыдень и начал смеяться нехорошим булькающим смехом.

VII

С утра все ушли в контору участка: там расписывали ребят по работам. Барак опустел. Только в углу большой комнаты, на кровати, одиноко маячил Сторожев. Остался. У него будто неотложное дело, надо заштопать рваные носки. Вот и сидит он, тычет иглой — раз в носок да раз в палец. Шьет для видимости: перед глазами дорога вьется. Вчерашняя мысль о бегстве ярко, слепяще горит в мозгу, и не устоять Петрухе перед нею. Отложив носок, неумело стянутый белыми нитками, — черных не погодилось, — Петруха запихал в вещевой мешок пальто — так будет легче шагать по жаре. Кажется, можно бы трогаться, но на крыльце барака тянет кто-то словесную волынку. Дела, что ли, нет у людей?

Петруха примерился к окнам — ни в одной раме нет створок. От последнего окошка вмиг отпрянул: у дверей раздались шаги. Вошел Виктор Покатилов и с порога бросил никчемный вопрос:

— Как настроение, Петр? — И, не ожидая ответа, радостно сообщил: — А я — на трактор. По своей специальности. — И грохая сапогами, рассыпал по бараку мелкую плясовую дробь. Потом, по-мальчишески счастливый, опять к Петрухе:

— А ты куда бы хотел?

«Чего он издевается?» — недоумевая и злясь, думал Петруха и почему-то не мог поднять глаз на Виктора.

— Тю, чудак ты, — захохотал Виктор, — да с твоими ли ручищами браться за иглу? Ты глянь, глянь — у тебя же все руки в крови, будто кур сек. Дай-ка сюда.

Покатилов забрал у Петрухи стянутые белыми нитками носки, с улыбкой повертел их перед своими глазами и вышел из комнаты, а когда вернулся, то объяснил:

— Я поручил эту работу девчатам. А ты для них потом что-нибудь посерьезнее сделаешь. Верно?

— Да ведь носки-то дрянь, — виновато заметил Петруха, — выбросить бы их.

Покатилов сел на кровать против, и Сторожев впервые увидел лицо его близко от себя: в умных глазах парня не было вчерашней строгости, глядели они просто и мягко. Так же просто, тоном давно знакомого он спросил:

— Ты знаешь, куда тебя записали? Не знаешь? А ведь мы зачислили тебя в наш волок, сучкорубом. Все ребята согласились в лесосеку, решили, что и ты туда же пожелаешь. Как ты?

У Петрухи будто камень с сердца столкнули.

— Я что, я как все…

— А сейчас давай в склад за инструментом и спецовкой.

У бревенчатого сруба без окон, с новой тесовой крышей толпились ребята. Некоторые уже примеряли ватники, пробовали кулаки на мягкой одежде, гоготали.

На Петруху никто особого внимания не обратил — это понравилось ему. Стал в очередь.

Выдавали сапоги, ватники, плащи и топоры, тяжелые, тупые, с неотделанными топорищами.

Владимир Молотилов, стоявший впереди, повертел свой топор в руках и спросил кладовщика:

— Послушай, дорогой, а где же у этого топора острие? Не разберу что-то.

Петруха тоже не обрадовался виду инструмента, но, щелкнув несколько раз ногтем по смазанному металлу, громко воскликнул:

— Первый сорт топорики. Сталь!

Тут же в складе, ожидая своей очереди, стоял здешний лесоруб, пожилой мужчина с вислыми татарскими усами. Закрыв морщинистый лоб измятым козырьком зеленой форменной фуражки, он глядел на ребят, внимательно слушал их и иногда улыбался круглыми обветренными губами. Едва приметной усмешкой ответил он и на слова Молотилова, но, когда оценку топорам дал Сторожев, его глаза засветились:

— Ай, дока-парень, — похлопал он по плечу Петруху. — Молодец. В корень глядишь. Это не каждому дадено.

Он хитровато зыркнул на Молотилова и качнул головой.

В общежитии Владимир бросил свой топор под кровать и, взяв гитару, невесело спел:

Эх, гитара-утешение, отошла твоя пора:
Нам теперь всего приятней звуки топора.

— Кончай петь, — остановил его Петруха. — Пойдем топоры точить.

— Не пойду. У них тут для этого специалист должен быть.

— Его как, этого специалиста, к тебе пригласить?

— Туповат ты, Петруха, на шутки. Тебе бы не топор — язык подточить, ха-ха.

Ребята одобрительно рассмеялись, а Владимир, будто не заметив, небрежно брякнул по струнам своей гитары. Запел.

— Может, еще что-нибудь скажешь? — бледнея, спросил Петруха. И вплотную приблизился к Молотилову.

— Не надвигайся, — гневно бросил Молотилов: — Не надвигайся. Не испугаешь. Хочешь мстить за выступление, да? Коллективу мстишь. Раздавим!