Земная твердь

— Упрямый ты растешь, Петька, ох, упрямый, — шептала она. — Нелегко жить тебе придется.

Утром Петьку никто не разбудил, и он спал до позднего рассвета, а когда проснулся, то увидел, что мать и еще какая-то женщина с большими темными глазами на белом лице и гладко причесанными волосами, завязанными на затылке в большой узел, сидят за самоваром и вполголоса беседуют. Оттого, что на столе жарко пыхтел самовар, а в избе пахло свежевыпеченным хлебом, Петьке подумалось, что вернулся отец и только вышел на минутку во двор. Мальчик пригнул коленки к груди, весь сжался в комочек и, сладко жмурясь, с нетерпением ждал, когда хлопнет дверь.

Но под одеяло вползали слова темноглазой женщины и липким холодным потом одевали голову, грудь Петьки.

— Да, подружка, — говорила гостья, — такова, видно, твоя судьбинушка, горе-горькое. Не успела, говорится, встретить — выходи провожать. Ох, доля бабская, черту угодная.

Мать всхлипывала — это впервые в жизни слышал Петька. Большая, гордая, она не показывала своих слез.

— Чуяло мое сердце, Лидия Павловна. Чуяло, что Злыдень принесет беду в наш дом. Так оно и вышло. Он убил Никона. Он — убивец!

— Чем докажешь?

— А доказать нечем. Будь он проклят! — выкрикнула Дарья и безудержно зарыдала. Лидия Павловна не уговаривала — женщина в горе должна выплакаться. Петька больше не мог терпеть: он почувствовал на своем горле деревянные пальцы Терехи. Они сжимались медленно и неумолимо. Надо разорвать смертельную хватку! Мальчик метнулся из-под одеяла и бросился к дверям.

— Не поддамся тебе! — кричал он. — Нет! Нет!

Он долго бежал куда-то, не разбирая дороги, проваливаясь босыми ногами в снежные наметы. Мороз хватал его за уши, давил на плечи и грудь, мешал дышать.

В тот же день Петька надолго слег в постель.

Прилетевший на самолете врач, старичок с ершистой бородкой, определил, что у мальчика нервное потрясение и жестокая простуда. Он оставил для больного ворох пакетиков с порошками и таблетками, столько же советов матери и, прощаясь, обнадежил Дарью:

— Не отчаивайтесь, уважаемая мамаша. У мальчика крепкий организм. Поправится.

Выздоравливал Петька медленно. Тяжелый недуг отнял не только силы, но и разучил его улыбаться. Для маленького человека будто совсем исчезли детские забавы. Он никогда не вспоминал об играх и не тянулся к ним.

Как-то к нему в гости пришла Марийка. Она разложила на постели больного принесенные с собой коробочки, баночки, тряпки, куклы, фантики, несколько блестящих игрушек с елки, большую розовую раковину.

— Теперь будем устраивать клетки, — предложила она и подала Пете свою любимую куклу: — На, это тебе. Бери же.

Но Петька безучастно глядел на Марийкины безделушки, и на конопатый лоб его легли две черточки-морщинки.

Зато мальчик сильнее потянулся к матери, на каждом шагу останавливая ее новыми и новыми вопросами.

— О папке ничего больше не слышно?

— Пока нет.

— А у тебя еще есть наколотые дрова?

— А что?

— Вот я скоро выздоровею и наколю их, до весны чтобы хватило. Ладно?

— Ладно, — соглашалась мать.

Однажды Петька подозвал мать к своей постели, поглядел прямо в лицо ее серьезными округлившимися глазами и, облизав вялые губенки, спросил:

— А ты, мама, не будешь выходить замуж?

Этот вопрос и рассмешил Дарью и в то же время заставил задуматься над тем, что незаметно, как-то сам собой, вырос сын и с ним теперь надо считаться. Ей было приятно это открытие.

К весне мальчик встал на ноги, и Сторожевы переехали в Громкозваново, на квартиру к вдове Лидии Павловне Скомороховой.

VII

Опять был апрель. Властное солнце победно ломилось во все земные дела. Большое село, с домами, улицами, огородами, тополями, захлебывалось солнцем. Пели весенние песни горластые петухи. На завалинках уже давно согрелась прошлогодняя пыль, и в ней сладко нежились куры и пурхались воробьи.

Во дворе нового Петькиного дома разлилась большая лужа, и, чтобы не замочить ног, все ходили к крыльцу по завалинке, разбивая и растаптывая ее. Петька сразу заметил этот беспорядок в хозяйстве. Он отыскал на конюшне измазанную навозом лопату, выскоблил, вымыл ее и принялся пробивать дыру в подворотне, чтобы выпустить воду со двора в уличную канаву. В тени забора снег заледенел, и его пришлось бить колуном. У Петьки рубашка вымокла от пота, на бледных щеках проступил румянец.

Наконец вода хлынула по ледяному руслу. Журча и всплескивая, она падала в кипевшую канаву и уносилась вниз, к речке Крутихе. Петька, опершись на лопату, глядел на мутный поток вешней воды и наслаждался теплом, воздухом, любовался своей работой. Вдруг откуда-то прилетел меткий снежок и сшиб Петькину шапку прямо в канаву. Пока он доставал ее, рядом, в воду, упало еще три или четыре снежка: они забрызгали его лицо, шубенку.

Петька распрямился и увидел на заборе соседнего дома трех мальчишек. Они весело смеялись, засыпая новичка ехидными словечками:

— Эй ты, кырыш, умылся?

— Гля, ребя, он рыжий. Ха-ха!

— Рыжик-пыжик, Рыжик-пыжик.

Особенно измывался старший из мальчишек, очевидно, заводила. Он, длиннолицый, широко открывал большой рот и пел:

— Рыжик-пыжик съел кота от усов и до хвоста.