Земное притяжение

— Хочешь, я скажу тебе формулу яда, которым отравили Цветаева? — чуть задыхаясь, предложила Джахан.

Он соображал, как быстрее добраться до дома.

— Где свечи, которые ты вывернула из мотоцикла?

Она полезла в передний карман и достала металлические тупорылые столбики. Хабаров забрал их у неё с ладони и крепко взял её под локоть.

— Так что там с формулой?

Она молчала, крепко сжав губы, и сосредоточенно шла, держась за него.

— Сейчас, — сказал Хабаров. — Уже немного осталось.

Они добрались до мотоцикла, так и стоявшего возле бара «Тамбовчанка». Он вкрутил свечи, дёрнул стартёр, мотор взвыл и застучал. Он посадил Джахан перед собой, обнял с двух сторон, оттолкнулся и нажал на газ.

Звонок не работал. Макс нажал ещё раз и прислушался. За чёрной дерматиновой дверью было тихо.

Тогда он постучал. Удары глухо отозвались в подъезде, утонули в старых досках и почти осыпавшейся штукатурке.

Дом был такой трухлявый, что казалось непонятным, почему он ещё стоит, давно должен был завалиться! Деревянная щелястая лестница скрипела и ходила ходуном под ногами. Входных дверей оказалось две — с улицы и со двора, и от этого в подъезде было шумно и пыльно.

Макс определил дату постройки здания от девятисотого до девятьсот шестого года.

Значит, никого нет дома.

Он пошёл было прочь, уже взялся за хлипкие, крашенные коричневой краской перила, но дерматиновая дверь внезапно распахнулась.

— Извините, пожалуйста, — сказала девушка. — Я не сразу расслышала, что вы стучите. Проходите, пожалуйста.

Очень удивлённый, Макс Шейнерман поздоровался и «прошёл».

Прихожая была настолько тесной, что он непроизвольно повернулся боком, протискиваясь между вешалкой с грудами одежды и книжными полками, стоящими друг на друге — от пола до потолка. В полках были зелёные волнистые стёкла.

Макс оглянулся.

— В комнату проходите. — Девушка показала рукой, куда именно следует проходить, хотя путь был только один.

В комнате оказалось светло и изумрудно, как будто в окна тоже вставлены зелёные волнистые стёкла. Подоконник уставлен цветами в горшках, и от них получался такой странный свет.

— Садитесь, — предложила девушка, словно принимала дорогого гостя. — Хотите чаю? Или кофе? Я могу сварить кофе.

Если б она не была красива — по-настоящему красива, без дураков, — он отказался бы, конечно!

— Кофе, — сказал Макс Шейнерман. — Если можно.

— Конечно! — как будто обрадовалась она. — Я сейчас.

И вышла.

Макс огляделся. На полу и стенах висели и лежали разнообразные ковры, в основном старые, толстые, с бордовыми и зелёными розами. Должно быть, гнилые доски этого дома продуваются насквозь, и ковры — единственное спасение. Посреди комнаты стоял круглый стол с откинутой до половины скатертью. На деревянной половине стола как бы был кабинет — компьютер, тетрадки, ручки и бумаги, на другой, застеленной, будто столовая — вазочка с орехами, салфетки, литая чугунная подставочка, по всей видимости, для чайника.

С левой стороны диван, старинный, массивный, с деревянными подлокотниками и монументальными кожаными подушками, наводившими на мысль о кабинете товарища Сталина в Ближних Горках. За диваном этажерка и книжный шкаф. С правой стороны полукруглый бок чугунной печки, перед заслонкой на полу железный лист, кучкой сложены щепки и отдельно дрова. Простенок между печкой и окном занимала горка с разнообразной посудой.

Таким образом комната, как и стол, делилась на две части — сталинско-кабинетную, с книгами и диваном, и легкомысленно-житейскую, с печкой и вазочками.

…Странное место. И странный приём!..

Вошла девушка, установила поднос на ту половину стола, где следовало жить светской жизнь, и снова пригласила:

— Садитесь!

Кофе был в турке, и пахло от него правильно — крепко и упоительно. Запах кофе для Макса был одним из важных жизненных удовольствий. Когда становилось невозможно пить — начинала болеть голова и молотило в висках, — Макс просто нюхал кофе. Чашки тоже были правильные, ну, почти правильные. Конечно, неплохо, если бы они оказались поменьше, но и такие сойдут. Сахар был колотый, не песок.

Тут Макс окончательно развеселился.

— Вам с молоком? — приветливо спросила девушка.

— Нет, нет.

Осторожно, стараясь не взболтать, она налила глоток кофе и подала ему. Он взял. Ему хотелось улыбаться.

Они пригубили из своих чашек и посмотрели друг на друга.

— Между прочим, вот этот ковёр, — Макс показал какой именно, — совершенно особенный.

Она вытянула шею и посмотрела.

— Почему особенный? Он просто самый старый.

— Старый, — согласился Макс. — Это старый иранский ковёр из мечети.

— Из… мечети?

— Это можно понять по узору. И по цвету. Ему лет двести, да? Ну, двести тридцать!

Девушка недоверчиво посмотрела на Макса, а потом на свой ковёр.

— Я не знаю, — сказала она. — Это дедушкин. Он говорил, что турецкий.

— Нет, нет, иранский.

— Как интересно! — Она улыбнулась. — Сразу разглядели! Вы разбираетесь в коврах?

— Я немного понимаю в прикладном искусстве.

Она кивнула, словно принимая объяснение, и ещё отпила из чашки.

— Хорошо, — сказала она, словно подводя черту. — Давайте я посмотрю и скажу, когда успею.

— Что посмотрите? — уточнил он.