Земное притяжение

Макс сказал, что не нужно батюшку, и сел за длинный полированный стол, торцом приставленный к директорскому. Прямо перед ним на противоположной стене оказалась картина — очень хорошая. Макс посмотрел, отвернулся и ещё раз посмотрел.

— Какими же судьбами к нам? — продолжал хлопать крыльями директор. — Что привело, так сказать?.. У нас музей достойный, хороший, но ничего особенного, не из ложной скромности говорю, а со знанием дела! Таких специалистов, как вы, у нас не бывает никогда!..

— Я иногда езжу в музеи, — сказал Макс. Это была чистая правда. — Именно в достойные и хорошие!.. Прада, Эрмитаж, Орсе и все остальные — совсем другая история.

— Другая, другая, — подхватил директор. — Абсолютно другая!

Он пристроился напротив и то и дело оглядывался на дверь, словно был не уверен в своих силах и ожидал подкрепления.

Зачем явился знаменитый эксперт, он не понимал и видел в этом подвох. Кто его прислал? Зачем его прислали? Может, случилось что-то, а он, директор, об этом даже не знает? Может, готовится ревизия фондов или назначение нового руководства? Может, он проштрафился по-крупному и даже не догадывается об этом? Сейчас работать, особенно в культуре, всё равно что по минному полю с завязанными глазами идти — не знаешь, когда рванёт, то ли сейчас, то ли через час, и где рванёт, то ли в стороне, то ли под ногами!

Директор нервничал, шумел, двигался, крутил в пальцах карандаш и в конце концов сломал его пополам.

— Я во Владимире недавно был, там отличный музей, в Саратове прекрасная галерея, — говорил Макс неторопливо. Он знал: чем медленней и размеренней говоришь, тем быстрее успокоится собеседник. — А здесь, в Тамбове, у меня приятель жил, давно приглашал приехать. Цветаев, директор библиотеки. Не знакомы?

Бруно Олегович уставился на Макса:

— Пётр Сергеевич?! Как же не знакомы! Разумеется, разумеется, только ведь с ним… беда случилась… недавно… Вы не осведомлены?

Макс вздохнул:

— Осведомлён. Приехал и вот, не застал.

— Да, такое горе, такая потеря! И специалист большой, и человек превосходный, отличный человек!.. Немного нелюдим, но книжным людям это свойственно.

— Вы с ним дружили?

Бруно развёл огромными ручищами и опять покосился на дверь. Где там эта Лизонька застряла, чёрт её побери, и Наталья Сергеевна не идёт!..

— Как вам сказать, чтоб не соврать! И дружить не дружили, и приятельствовали не слишком… тесно. На областных конференциях по культуре встречались, в Ленинград ездили, то есть в Петербург, конечно! Там «круглый стол» собирали по развитию русской провинции. Он к нам в галерею школьников направлял, это такая у него затея была, хорошая, между прочим, затея!.. Как начинают, допустим, «Кавказского пленника» проходить, так в библиотеке чтения, а у нас батальные художники того же, так сказать, периода. Экскурсию, значит, проводим! Это сам Пётр Сергеевич придумал и воплотил!.. И такая нелепая смерть! И так не вовремя! Впрочем, вовремя ведь никогда не бывает…

Макс сочувственно кивал.

— Да что ж это дамы наши не идут! — в сердцах прервал себя директор. — А вас что интересует, Максим… как по батюшке? Да, да, просто Максим! Может, особенное что-то хотите посмотреть?

— Выставку двадцатых годов с удовольствием, — сказал Макс. — А специализируюсь я на мирискусниках.

— Это нам известно, это мы знаем! У нас коллекция небольшая и не слишком приметная, но покажем, всё покажем!..

— А это кто писал? — Макс кивнул на стену.

— Что писал? — Бруно оглянулся и удивился, как будто увидел картину первый раз. — Это наш местный художник, молоденький совсем! А что? Почему вы спрашиваете? Неприличная, да?.. Плоховатая?

На картине были изображены осевшие сугробы, серые тени, белое небо, какое бывает только самой ранней весной в тихие и тёплые, неподвижные, словно затаившиеся дни, небольшая церковь за покосившимся штакетником, а на переднем плане возле штакетника поленница дров. Максу казалось, что из рамы тянет запахом талой воды и мокрого дерева.

— Отличная работа, — сказал Макс искренне. — Просто превосходная!

— Ну, спасибо, похвалили! А я думал, ругать станете! Тут ведь… всё просто, понятно, а сейчас чем непонятней, тем лучше… Это Илья Кондратьев писал, нашенский, говорю же, коренной. У самого Матвея Вильховского, говорят, учился. Хотя Вильховский учеников не берёт. Он же величина!

— Величина, — согласился Макс. — Ещё какая.

— Пётр Сергеевич эту работу тоже выделял, — с особой доверительной интонацией проговорил Бруно. — Нравилась она ему. А художник совсем мальчишка!

В коридоре зазвучали шаги, заговорили голоса, и в кабинет ворвалось сразу несколько человек под предводительством дородной запыхавшейся тётки в зелёном платье.

— Не может быть! — задушенным голосом начала тётка с порога. — Мне говорят Шейнерман, а я не верю! Бог мой! Теперь я и глазам своим не верю! Девочки, это сам Максим Шейнерман! К нам!