Земное притяжение

— Ну, ну, — произнес Баныкин с недоумением.

— До меня — никому) — упрямо повторил Лешка. И пусть Баныкин не притворяется, не делает вид, что это не так.

— И тебе?

— Да и мне ни до кого. — Сказал и осекся, будто натолкнулся на что-то жесткое.

Баныкин с шумом отодвинулся от стола, смотрел на Лешку, точно видел впервые.

— Вот так ты. значит, живешь, — враждебно сказал он. — Тут подлостью пахнет! Понимаешь ты это или нет?

— Я сказал, что думал. И нечего орать на меня.

— Не переношу. Такие убогенькие сами, и представления и чувства такие жалкие. А пыжатся, точно сотворяют мир. Не терплю! — Баныкин пристукнул кулаком по столу и наклонился к Лешке. — Вот таких, как ты!

— Свирепо! Можешь это про себя держать. И вообще я тебя просил — не ори! Сделай одолжение.

— Вот, выходит, и надо стихи сочинять. И читать надо. Ничего не поделаешь! Ни на минуту вам покоя нельзя давать. Маяковский не дожил до наших дней — до этой атомной бомбы и всякой дряни. Приходится за него. Понимаешь? Приходится.

Пока не перевелись такие, как ты. Где только вы живете? Вас точно ничего не касается.

— Ну это ты брось.

— Сам же признался.

Баныкин успокоился, чиркнул спичкой, закурил, спохватился:

— Я тебя не обидел?

— Да нет.

— Может, еще сметаны возьмем? Ты не торопишься?

Лешка пожал плечами — куда ему торопиться. Впрочем, пора было отправляться на Торговую. Вдруг возчик заваливается рано спать.

В эту минуту он увидел Жужелку. Он много раз ошибался, принимая за нее проходивших мимо девушек, и теперь даже не поверил, что это она. Он смотрел, как она приближалась, не замечая его.

— Клена!.. Я сейчас, — сказал он Баныкину и перешагнул загородку.

Жужелка остановилась в замешательстве.

— Я весь день зубрю, — издали громко заговорила она, предупреждая его расспросы. — Я только напиться вышла.

Она вымыла стакан под струёй воды, опустила в автомат мелочь. Стакан, пенясь, наполнился. Жужелка протянула Лешке стакан.

— Пей.

Он отпил немного и отдал стакан ей.

Баныкин крикнул, чтобы они шли к столику, и сам нетерпеливо перелез загородку и, подойдя к ним, протянул Жужелке руку:

— Баныкин.

— Клена, — сказала Жужелка и поставила на место стакан.

— Посидите с нами. Сделайте нам такое одолжение, — учтиво сказал Баныкин.

Они втроем опять пошли в кафе. Вокруг все столики были заняты, но на их столике красовалась соломенная шляпа Баныкина, и на него никто не покушался.

— Негде посидеть вечером трудящемуся человек. Не тянуть же девушку в шашлычную. Придется вам сметану есть. Не откажетесь? — громко говорил Баныкин, не спуская глаз с Жужелки, и, не слушая ее возражений, ушел в павильон.

Жужелка водила пальцем по клеенке, стараясь не смотреть на Лешку.

— Кто это? — спросила она и на секунду встретилась глазами с Лешкой, и взгляд у нее исподлобья был робкий, виноватый.

— Это мой товарищ.

Она опустила голову. Черные колечки волос лежали на шее, на ключицах, виднеющихся в широком вырезе белой кофты.

— Клена!

Она еще ниже опустила голову, не отозвавшись.

— Клена, ты слышишь?

Она подняла голову и с тревогой смотрела на него, подперев ладонью щеку. Вдруг она спросила:

— Ты оформился на «грязнуху»?

Он не ответил. Ей-то что? Не ее это забота.

— Тебя взяли, Леша? Чего ты молчишь?

Вернулся Баныкин, радостно неся мороженое в металлических вазочках.

— А я совсем ведь забыл про этот продукт. Ну просто вывалилось из головы.

Он поставил вазочки на стол и одну протянул Жужелке.

— «Гриша», — прочла она вслух татуировку на его руке.

— Гриша и есть, — широко улыбаясь, покраснев, повторил за ней Баныкин. Он пододвинул вазочку с мороженым Лешке. — Давайте на спор, кто быстрее съест. Кто раньше съест, тому еще одна порция причитается. Идет?

И они оба с Жужелкой заспешили, обжигаясь холодным мороженым и смеясь. Лешка, точно откуда-то издалека, слышал, как Баныкин спросил Жужелку, какое мороженое она больше всего любит и Жужелка, подумав, сказала: «Крем-брюле». Потом они опять спохватились, что у них ведь спор, кто съест раньше, и опять заспешили, и Лешка видел, что Баныкин только прикидывается, что спешит, а сам ест понемножку, смотрит на Жужелку и тает, как мороженое в вазочке.

«Уеду, — думал Лешка. — Теперь уже совсем скоро. Вот получу деньги и уеду. Куда-нибудь далеко-далеко…»

Она сидела рядом, нагнув голову, а он смотрел на прямой пробор, рассекающий ее темные волосы, и думал о ней грустно и нежно, будто уже уехал и они расстались навсегда.

Жужелка спала во дворе возле крученого паныча. Она лежала на спине, подложив под затылок руку. В голове мешались мысли, диктор Лабоданов, Лешка. В небе недвижно стояли звезды. Все было спокойно. Иногда гавкала собака. Слышно было, как работают станки ночной смены в «Вильна Праця». Над тихим городом, как пульс его, повис ритмичный звук скользящей вверх и вниз вагонетки и протяжное «жи-их!», когда вагонетка сбрасывала в домну шихту. Кто-то шел по двору тяжело и нетвердо, цепляясь за булыжник.

Когда Жужелка опять открыла глаза, звезды погасли, небо просветлело. Она еще раз заснула и проснулась оттого, что ее теребили за плечо.

— Клена, а Клена, уже время.