Земное тепло

Нарубил Алыч ваги (Вага — жердь, подпорка) из молодых сосен, уложил на них Танью и поволок. По лесам волок и лугам, около озёр и болот. А из ран Таньи кровь ручейками горячими в землю пряталась.

Долго вёз Танью Алыч, долго плутал по тайге. Обернётся, поглядит и заплачет воин: Танья-богатырь всё меньше и меньше становится. Да, видать, привёз Алыч Танью на родную землю. Открыл Танья глаза, вздохнул глубоко да и потерялся весь, только глубокая яма на этом месте осталась да блеском чёрным вода на озёрах, болотах покрылась вокруг.

— Посиди, отдохни, я след Таньи посмотрю, — сказал холей Алычу и улетел.

Долго летел холей. Прилетел, сел на вагах, где Танья лежал, закрутил головой из стороны в сторону, снова взлетел и прокричал на лету:

— Плачь не плачь — нет Таньи. Нюхай не нюхай — всё кругом Таньей пахнет. Когда солнце светить не будет — тогда люди Танью забудут. — И улетел холей, жалобно крича.

Долго думушку думал Алыч-воин, как рассказать людям о Танье-богатыре, о его горячей кровушке, что вся в землю ушла.

— Река сохнет — название остаётся. Богатырь погибает — имя в народе живёт, — говорил всем Алыч.

Не дожил и Алыч-воин, не узнал, что нашли люди земное тепло и что горячую кровь богатыря Таньи нефтью звать стали.

ОЛЕНЬЯ ШКУРА

Затосковал старый Суеват, когда в сосновом бору схоронил свою старуху. Ночи стали длинными казаться, дни тёмными. Опустились плечи, отяжелели ноги, а в голове будто метельные бури зашумели. Перестал Суеват слышать лай собак, токование глухарей, свист уток, мычание оленей. Тоска подкралась да и извела человека.

Попросил он сыновей принести из лабаза старую оленью шкуру, подстелить под него.

День лежал на ней Суеват, два лежал, три лежал, а потом и говорит сыновьям:

— Не уходите на охоту далеко от чума. Как начнёт солнце за тёмный пихтовник прятаться, — торопитесь. Скоро я умирать буду.

Не хотели сыновья такие слова от отца слышать, да только знали: попусту отец слов не теряет, на ветер их не пускает.

Прошло ещё несколько дней. Вытянулся Суеват на оленьей шкуре, положил сухие длинные руки под голову, уставил в звёздное небо глаза и долго смотрел, прощаясь со звёздами и облаками. А когда холодная слеза покатилась по частым бороздкам у глаз да спряталась в редкой бородёнке, окликнул сыновей.

Присели они у изголовья Суевата, слушают, что он скажет.

Приподнялся Суеват на локтях, посмотрел каждому в глаза. Видит — лица у всех побелели, губы пересохли, а свет в глазах старших сыновей недобрый, так в них и пляшут огоньки нетерпения и жадности. Только у меньшего — Куземки — на ресницах слёзы дрожат.

Застонал Суеват, лёг на шкуру, закрыл глаза и говорит:

— Как умру я, увезите меня в сосновый бор, поближе к матери. Везите меня сидя на оленях, чтобы сам Торум видел, что поехал я к нему, как оленщик.

— Отвезём, отвезём! — в голос ответили старшие.

— Как изловите на пастбище оленей, поровну всех разделите. Не обижайте друг друга.

— Разделим, разделим! — согласились сыновья.

— Как станете шкуры делить, то вот эту старую, что подо мной лежит, младшему, Куземке, отдайте.

— Отдадим, отдадим!—сказали сыновья.

Закрыл глаза Суеват да так после и не открывал их, больше не посмотрел ни на кого, умер.

В это время вбежали в чум жёны старших братьев и давай кричать на своих мужей:

— Чего вы перед ним на коленях сидите? Куда он денется? Чего по сторонам смотрите? Делите скорее оленей, мы уже стадо пригнали!

Вскочили старшие братья, выбежали из чума вслед за своими жёнами.

Стадо у Суевата было большое, олени сытые, большерогие. Быки с бородами длинными. Бегают олени по округе встревоженные, шарахаются из стороны в сторону, купаются в глубоком снегу, мычат, из сил выбиваются, убегая от разъярённых собак, которые лаем и визгом своим пугают их, сгоняют к речной долине.

— Ловите быков! Ловите коренников! — кричат жёны.— Чего вы с этого дырявого чума глаз не спускаете? Остался там Куземка, он и похоронит отца. Не больно трудная эта работа.

Не посмели старшие братья ослушаться своих жён. Стали ловить оленей да делить тут же между собой, а про Куземку совсем забыли.