Земное время №2 2016

При первом же, почти невольном сравнении со стихами Игоря Григорьева поражает созвучие этих строк:

Душе захмаренной – раздолье
В широкополье.
Даль русская не наважденье —
Освобожденье.
Дерзни: бездомье, страх, усталость —
Такая малость

(«Василию Григорьеву, внуку моему»)

Все больше убеждаешься, что сила григорьевских строк – и в самобытности его поэтического таланта, и в особом взгляде на традиционные темы, – и в найденной им опоре на культурные традиции русской поэзии.

«Ходит Ладогой вал,
Крутобок, белогрив.
Но рассвет запылал,
Холки грив озарив,
Обагрив чернотал —
Краснокрыл, сизо-ал.»…

(«Ладога»)

В его драматических стихах – рельеф крутой, мощные созвучия гласных и согласных.

Когда изнеможем, идя напролом,
К мечте не прибьемся в пути горевом —
Одни, продымясь на ветру, замолчим,
Другие, горя, задурим, закричим,
…А мы с тобой свидимся, жарко вздохнем:
– Огню не впервой обжигаться огнем!

(«Валентину Иванову»)

Очень выразительно меняется пластика григорьевского стиха, переходя в жанр любовной лирики: интонации и линии становятся нежными и плавными, взволнованными – и, по-прежнему, напевными:

Поет, восходя, медуница:
– Я землю, любя, голублю… —
Один я не смею склониться
К тебе, дорогая: – люблю!

Думается, на бесцветном фоне советской поэзии периода застоя и ее формально «царящих» идеологических установок такой поэтический стиль мог восприниматься как ненужно изысканный и «вычурный». Отражение любви в эпоху застоя не лишено было бытовой, «столичной» трезвости и цинизма «со мною вот что происходит: совсем не та ко мне приходит».

Фото: Владимир Старков

Мотивы любви у поэта Игоря Григорьева развиваются по-современному остро и тонко. И, вместе с тем, иногда в них проявляется словно бы провинциальная, наивная и детская образность в выражении предчувствия любви:

Ни угрюминки на небе —
Светлы сны.
Плачет чибис в юном хлебе —
От весны.

Но при этом – развивается и вечный авантюрный мотив бегства от настигшей внезапно любви –

Шалый ветер поземкой со щек
Обметет теплынь твоих губ.
Что путей, распутий, дорог
Канет в невидь, как дым из труб.

Способность любить и ценить любовь у поэта прошла сквозь жесточайшие испытания войны и – сохранилась:

Мы жутко бились:
И умирали, и убивали сами.
Но нежностью не оскудели…

(«Жизнелюбы»)

И вот момент свидания воспевается и звучит как гимн, в котором сливаются земля и космос:

Безгрешны спелые уста
В прикосновенье оробелом
Мерцай, печальная звезда, —
Всего одна на свете целом.
Очей озер не омрачишь
Своей космическою дрожью.
Плещись, гуляй, вещунья-тишь!
Венчай, камыш, зарницу с рожью!

(«Свидание»)

И закономерно замкнуло почти спонтанную цепочку наблюдений за чертами сходства григорьевского и северянинского стилей стихотворение «Рыбаки» на одной из последних страниц книги И.Григорьева «Кого люблю».

Одиночка-хуторянин,
«Гений Игорь Северянин»,
Досточтимой славы хват,
Я тебе ни сват, ни брат —
Просто тезка, просто рад.

Оно показалось удивительной находкой, подарком, потому что ассоциативные связи при сравнении этих двух замечательных поэтов возникли невольно при первом же чтении стихов И.Григорьева. Их так захотелось вернуть из забвения далеких 70-х-90-х. Стихи же Игоря Северянина восхищают уже давно, хотя все же с тех же 90-х, и все больше и больше, раскрываясь на необозримых пространствах его поэзии все новыми гранями. Игорь Григорьев в стихотворении «Рыбаки» в характерной для него щедрой и эмоциональной манере признается в любви мастеру Серебряного века и говорит о духовном родстве.

Скольких бурь и зорь на страже —
В умиленье, в форсе, в раже —
По житью-бытью плывем:
Плачем, буйствуем – поем,
Веря: ближе окоем!