Земной Круг. Море Осколков

— Это все куда значительнее, чем судьба одного человека, — сказал Бетод, глядя в глаза Гремучей Шее. — Значительнее тебя, или меня, или твоего сына, или Девяти Смертей. Это нечто такое, что мы обязаны сделать ради своих людей. Поговори с другими кланами. Отзови своих псов. Скажи им, что земли, которые я захватил в боях, принадлежат мне и моим сыновьям, и их сыновьям. А то, что осталось у тебя, — твое. Твое и твоих сыновей. Мне это не нужно. — Он поднялся и протянул руку перед собой, держа ее не ладонью вверх, не ладонью вниз, а строго вниз ребром. Верная рука. Рука, не отбирающая свобод и не дающая предпочтений. Рука, достойная доверия. — Гремучая Шея, вот тебе моя рука. Давай покончим с этим.

Плечи Гремучей Шеи обвисли. Он медленно поднялся как усталый человек. Как старик. Человек, утративший боевой дух.

— Мне нужен только мой сын, — хрипло произнес он, протянул руку и взял ладонь Бетода, и, видят мертвые, это было отличное рукопожатие. — Отдай моего сына и получишь хоть тысячу лет мира — насколько это от меня зависит.

Бетод шел пружинящей походкой, и в сердце его была непривычная радость. Как будто с его плеч сняли огромную тяжесть — а разве не так? Сколькими врагами он обзавелся, сколько крови пролил, сколько раз выворачивался из безвыходных положений лишь для того, чтобы выжить? Сколько уже лет он прожил в страхе?

Мир. Ему ведь говорили, что он никогда не добьется мира.

Но ведь не раз говорил отец: мечи — это хорошо, но истинные победы достигаются только словами. Теперь он сможет приступить к строительству. Строительству чего-то такого, чем он сможет гордиться. Чего-то, что его сыновья…

И тут он увидел Ищейку, который мотался у входа на лестницу со странным виноватым выражением на заостренном, как собачья морда, лице, и на Бетода нахлынул холодный, как лед, страх, сразу намертво заморозивший все его мечты.

— Что ты тут делаешь? — выдавил он шепотом.

Ищейка лишь встряхнул головой, уронив на лицо длинные спутанные волосы.

— Что, Девятипалый здесь?

Ищейка смотрел на него широко раскрытыми влажными глазами, его рот был приоткрыт, но он ничего не говорил.

— Я же велел тебе сделать так, чтобы он не натворил глупостей, — сказал Бетод сквозь сжатые зубы.

— Но не сказал, как это сделать.

— Хочешь, я пойду с тобой? — Но Зобатый явно не горел таким желанием, и Бетод никак не мог поставить это ему в вину.

— Лучше я пойду один, — прошептал он.

Неохотно, как человек, роющий сам себе могилу, Бетод боком спустился по лестнице, старательно ступая на каждую ступеньку, в густой подземный мрак. Туннель уходил вдаль, на сырой каменной стене в дальнем конце горели факелы, и, если кто-то шевелился, на замшелых стенах плясали тени.

Ему хотелось пуститься бегом, но он заставил себя идти так же неторопливо и дышать хоть и с хрипом, но ровно. Сквозь громкий стук собственного сердца он слышал странный шум. Какие-то хлопки и хруст. Гудение и присвистывание. Рычание, ворчание и изредка несколько слов, фальшиво пропетых гнусавым голосом.

У Бетода перехватило дыхание в горле. Он заставил себя повернуть за угол, взглянуть в широко раскрытую дверь каморки и похолодел от пальцев ног до корней волос. Похолодел смертным холодом.

Там стоял Девятипалый — все такой же голый, насвистывая сквозь поджатые губы что-то совершенно не похожее на мелодию, он что-то делал; его узловатые мышцы играли, глаза сияли счастьем, и весь он, с головы до ног, был заляпан черными пятнами.

И по всей каморке было что-то развешано — блестящие ленты и фестоны, как украшения с какого-то безумного праздника. Кишки, понял Бетод. Вырванные из живота и прибитые гвоздями кишки.

— Клянусь мертвыми… — прошептал он, закрывая рот ладонью от вони.

— Вот именно! — И Девятипалый воткнул в столешницу большой нож и помахал головой, которую держал за ухо; из перерубленной шеи текла кровь, лилась на пол. Головой сына Гремучей Шеи. А свободной рукой он держал нижнюю челюсть, двигал ею вверх-вниз, а сам издевательски пищал сквозь стиснутые зубы:

— Я хочу домой, к папочке! — И Девятипалый закатился хохотом. — Мне страшно. — И, вздохнув, он отбросил голову в сторону и, помрачнев, проводил ее глазами, когда она закатилась в угол.

— Я решил, что так будет веселее. — И он оглянулся по сторонам — нет ли чего-нибудь, обо что можно вытереть по локоть измазанные в крови руки, — и ничего не нашел. — Как, по-твоему, он все еще нужен Гремучей Шее?

— Что ты наделал? — прошептал Бетод, глядя на то, что лежало на столе и в чем лишь с трудом можно было опознать человеческие останки.

И Логен улыбнулся той простой, непринужденной улыбкой, как когда-то — улыбкой человека, у которого никогда не было никаких дурных намерений, — и пожал плечами.

— Я передумал.

Книга III. КРОВЬ И ЖЕЛЕЗО