Земные и небесные странствия поэта

…Тут огонь перешел переметнулся перекинулся перебрался как снежный рыжий барс рамитский на высокую самодельную деревянную колокольню, где пьяный звонарь Иван Илья-В Поле Скирда блаженно пьяно улыбаясь бил в колокол, колоколил коло-колил не боясь огня, хотя ему кричали старухи с земли:

— Иван Илья — В Поле Скирда беги с колокольни. Оставь колокол свой…

Но он не уходил с шаткой колокольни а держал в одной руке недопитую бутылку водки-«зубровки» и другой рукой яро густо часто хлестал языком билом по колоколу…

И колокол говорил гудел зыбко плескался бился продирался зыбко чрез огонь…

Но огонь подходил к Ивану Илье и он допил бутылку водки и бросил её в близкий огонь и двумя руками стал бить в колокол и кричал:

— Ай Русь моя немая отчина! родина!..

И что нет сил моих и мал колокол мой, чтоб вся ты родимая невольная убитая услышала меня?..

И что мало сил моих Русь чтоб разбудить тебя спящую пьяную болезную болящую ночную дальную мою мою мою!..

Уйю!..

Господь, счастливый я!

И что тут мне огнь, к которому привык русский человек огнелюбец огнепоклонник!..

Да?..

…Но огонь спелый лихой уже тронул его и тогда он оставил било и перекрестился и взмолился:

— Трепещу приемля огнь, да не опалюся яко воск и яко трава, оле страшного таинства, оле благоутробия Божия! Како Божественного Тела и Крове брение причащаюся, и нетленен сотворяюся?..

А верю верю верю Тебе дальный Отче мой Христе!

Ой где Ты Отче ныне?..

Где Ты вечно Живый?..

— Я зде горящий за меня сыне мой, — сказал тихо Муж в милоти.

— Ты здесь, но тот звонарь мой. В моем огне, — сказал двоякий двуликий невнятный Азраил? Ангел? Генералиссимус?..

Тут пожарники хотели приставить лестницу к колокольне, чтобы спасти Ивана Илью-В Поле Скирду, но Азраил Генералиссимус не разрешил им тайным гробовым повелительным властным знаком сухой руки туруханской.

Тогда Муж в милоти сказал:

— Ты поджигаешь — и ты спасаешь. Лицедей. Оборотень.

И улыбнулся:

— Но этого звонаря я не отдам тебе и пламени-тати твоему…

И поднял к небу лицо в веселых юных спелых кротких бегущих как потоки гор кудрях лугового новорожденного каракулевого рамитского кафирниханского агнца агнца агнца.

И тут из-за кладбищенской горы от Рамитского ущелья пришла нашла собралась налилась накопилась явилась сизая тайная послушная ярая туча в знойных слепых густых молниях.

И вначале стало слепо от частых бешеных тугих сыпучих знобких молний, а потом темно от ливня глиняного тяжкого длинного душного.

И стала тьма текучая глиняная и только молнии освещали тьму эту быструю колодезную.

И тут ливень глиняный тесный избыточный упал на колоколенку и умертвил огонь её.

И тут стала тьма.

Но были молнии блескучие и я увидел мать свою Анастасию в ливне и бросился к ней и она помогла мне в ливне темном залезть цепко подняться на одинокое спасительное дерево смоковницу и тут я встал в ветвях мокрых сразу раждающих плод минуя листья и завязи…

(…О Господи дай мне слова плоды такие прямые истинные без листьев слов украшающих!)

И тут в ливне глиняном я услышал слова матери моей:

— Отче! Возьми меня с собою…

Устала я тут…

И когда призовешь меня от трудов тягот земных к небесному упокоению?..

Когда Отче?..

Устала я от неверных дождливых земных русских родных моих дорог…

Хочу на пути небесные, где нет земной пыли и тьмы дождливой…

Когда Отче?..

…Матерь мама мама мама! мати?..

И ты хочешь уйти?..

И ты хочешь оставить меня во тьме в ливне этом глухом на дереве этом одиноком?..

Матерь мама мама не уходи!..

…И тогда я плачу и хочу сойти с дерева.

И тогда я плачу в ливне и хочу сойти с дерева и удержать матерь мою…

…Мама мама! не уходи… не оставляй меня…

И тут бьют вспыхивают раскидистые развалистые слепящие знобкие молнии и текут стоят ливни глиняные и кладбищенская гора податливая сползает откатывается отодвигается.

И ползет оползень сель глина текучая густая безысходная адова.

И древо осиянных молний ветвистых в небе агатовом стоит ослепляет бродит полыхает!..

И тут кладбищенская гора раскалывается разверзается и в трещинах являются выглядывают мертвые в давних потраченных потлелых выжидающих саванах гробах своих, как недозрелые птенцы в расколотых прежде срока яйцах скорлупах хрупких.

И гора мертвых движется ползет в ливне текучем к церкви сгоревшей и глядят белеют мертвые.

О Господи!..

Оле!..

И я стою берегусь дрожу умираю уповаю хоронюсь на смоковнице одинокой а под смоковницей стоят Муж в багряной милоти и Генералиссимус-Азраил Ангел.

И гора текучая кладбищенская идет грядет ползет на нас. Алчет взять утопить поглотить необъятная топкая бездонная нас нас нас… да…

И глядят из саванов и гробов рухлых ветхих земляных древлих усопшие..

…О Боже! о нощь о мама я хочу домой в кривую сладкую железную кровать свою блаженную сиротскую продрогшую!

И тогда Генералиссимус-Азраил Оборотень содрогается и хочет бежать Он.

Я вижу с дерева! я вижу с дерева при молниях стойких что он дрожит, что трубка с табаком колхидским дрожит дрожит мается трепещет в его узких монгольских горских устах.

Я вижу что он хочет бежать…

Тогда Муж в милоти говорит ему: