Земные радости

Традескант вспомнил о пятнадцатилетней девочке и ее совсем неанглийском педантизме, о том, что ее двор говорит только на французском языке, о паре ее исповедников, которые читали ей перед обедом молитвы на латыни и запрещали есть мясо, потому что следовало соблюдать пост. Даже если кусочек для нее отрезал молодой муж.

— Конечно, счастлива, как и любая юная девица, — ответил Джон. — И смеется, и щебечет, и напевает.

— А как герцог? Ему нравится Генриетта Мария?

Только Элизабет замечала легкую тень, пробегавшую по лицу мужа. Во Франции был скандал, несколько скандалов. Прогуливаясь по палубе небольшого рыбачьего судна, на котором Джон и герцог плыли из Роттердама в Тильбюри, Бекингем поведал о самом худшем. Королева Франции поощряла его гораздо больше, нежели пристало замужней женщине, а особенно женщине, которую так жестко контролировали. Он перелез через стену и пробрался в ее уединенный сад для встречи с ней. Бекингем не вдавался в подробности, что там произошло, но вся Европа обсуждала этот инцидент. Пару застала личная охрана королевы. Шпаги были вынуты из ножен, прозвучали угрозы. Поговаривали, что Бекингем напал на королеву или что соблазнил и ее застали полуобнаженной в его объятиях. Королевские фрейлины уверяли, что она просто элегантно флиртовала, или что история выдумана, или что королевы вообще там не было, а все это время она была в другом месте. Пронесся вихрь слухов и недомолвок, и посреди всего этого ажиотажа, улыбаясь, парил Бекингем, самый красивый мужчина при дворе, с самым порочным взглядом, самой проказливой улыбкой и неотразимым обаянием. Джон хмурился, когда герцог признался ему, что отдал сердце королеве Франции. Традескант считал, что ему надо было остаться со своим господином и удержать его от тайных встреч с женщиной, за которой следили в Европе самым тщательным образом.

— Ну что, что могло предотвратить такой исход? — вопрошал Бекингем с тем блеском в глазах, который всегда означал очередное озорство. — Это любовь, Джон. Я убегу с ней, уведу ее от этого мрачного субъекта, ее мужа. И мы поселимся в Виргинии.

Джон укоризненно покачал головой.

— А как реагирует ее муж?

— Ах, он меня ненавидит, — весело произнес Бекингем.

— А принцесса Генриетта Мария?

— Ну, теперь она мой заклятый враг.

— Но она ваша королева, — напомнил Джон.

— Она всего-навсего жена моего самого дорогого друга, — отозвался Бекингем. — И ей лучше не забывать, кого он любит.

Потом уже на Традесканта посыпались вопросы:

— А что она думает о Бекингеме? Что новая королева думает о нашем герцоге?

— Бекингем ее самый близкий друг при дворе, — соврал Джон. — Герцог восхищается ею, уважает ее.

— А он скоро приедет домой? — донеслось из задних рядов толпы, набившейся в кухню Джона.

— Не скоро, — сообщил Джон. — При дворе приемы, маскарады и балы по случаю прибытия новой королевы. А потом состоится коронация. Еще несколько недель мы точно не увидим герцога.

На эти слова раздавался общий неодобрительный ропот. В Нью-Холле жилось радостнее, когда герцог был дома и имелся шанс хотя бы мельком увидеть короля.

— Но ты собираешься к нему, — предположила Элизабет, совершенно правильно истолковав довольную безмятежность мужа.

— Я должен встретиться с ним в Лондоне. А потом отправлюсь в Нью-Форест за деревьями. Он хочет лабиринт, — поведал Традескант с плохо скрытым восторгом. — Даже не знаю, где мне набрать столько тиса.

Любопытным Джон открывал только половину правды и всегда делал упор на то, что им следовало слышать. Он готов был рассказывать, что молодой король Карл уже выгнал несколько десятков фаворитов своего отца, лентяев и транжир, и что двор теперь подчинен строгому ритму молитвы, работы и упражнений. Король редко употреблял вино и никогда не напивался. Он прочитывал все документы, попадавшие ему на стол, и лично ставил свое имя на каждом из них. Иногда его советники обнаруживали на полях заметки, выведенные мелким почерком, и позже король спрашивал их, как выполнялись его указания. Он желал быть королем во всех мелочах, тщательно соблюдая детали церемониала и все нюансы управления государством.

Однако Традескант умалчивал, что король не мог охватить общей картины, был не в состоянии предвидеть последствия в отдаленной перспективе и в крупных масштабах. Он был предан всем сердцем тем, кого любил, но совершенно не держал слово, данное тем, кто не был ему близок. Все зависело от личных предпочтений нового короля. И когда человек или нация были ему не по вкусу, он старался не замечать их, не мог даже думать о них.