Зенит

Из-за деревьев, в просветах ветвей, появившихся после опавшей листвы, вдали в черных полях я узнала серое скопление деревьев и крохотную часовенку из красного кирпича с синим куполом, стоящую за голубой выцветшей кладбищенской оградой. Иоковское кладбище, куда мы ходим каждое лето в день памяти мёртвых, вспоминать тех, кого больше нет. На этом кладбище покоятся многие мои родственники, многих из которых я никогда не видела вживую и знаю их только по рассказам и черно-белым фотографиям на могильных плитах. С самого детства бабушка всегда брала меня с собой в день памяти, ещё с тех времён, когда я не осознавала даже что такое «смерть». Мне говорили, что эти люди ушли на небо к Боженьке, но я всегда ломала свою голову, зачем же тогда нужны эти могильные плиты и это место. Позже, когда я стала немного взрослее и уже познакомилась со смертью и горечью утраты, своего прадеда, я поняла к чему эти надгробные плиты, узнала, что сияющая дорожка не спадает с небес, чтобы по ней могли взобраться мёртвые.

– Это брат вашего прадеда, это ваша прабабушка, это ваш покойный дядя Гена наш с Мишей младший брат, – говорила полушёпотом бабушка, когда мы приходили на кладбище в очередной раз.

Мы с Максом, по обычаю никогда не расходящиеся в стороны на долго, замирали всматриваясь в фотографии неизвестных нам родственников. Какими же они были? Какие у них были голоса? Что они любили? Для нас это были таинственные незнакомцы, которых нам никогда не суждено встретить, но генетически схожих с нами, чьей частью и продолжением в этом мире являемся мы. Я никогда не замечала в тот момент, как перестаёт говорить бабушка, как она замирает, кладя руки на ограды. Мы с Максом всегда что-то обсуждали, а потом срывались с места и бежали дальше по кладбищу искать знакомые нам фамилии, пока нас строго не окликнет голос бабушки Максима, что кладбище не место для игр и мы должны с уважением относиться к усопшим. Что чувствовали эти женщины, когда видели камень, на котором выбиты имена их родителей, братьев и их фотографии, единственные символы реального существования этих людей. Когда-нибудь кто-то из них тоже окажется на этом кладбище, когда-нибудь уже я буду говорить непоседам вроде меня и Макса, чтобы они не носились между могилами и проявили уважение к знакомым только мне людям на этих фотографиях.

Дальше от кладбища вниз срывался крутой склон, некогда бывший сочно зелёным пастбищем для домашнего деревенского скота, а теперь пожелтевший. Этот склон был первоклассным местом для катания на санках каждую зиму. Когда я была младше, а бабушка моложе и для неё не было проблемой спуститься в гости к Антоновым, мы часто брали мешок, набитый сеном или соломой, и петляли по проторённой напрямую через поле тропке в центр деревни. Я всегда удивлялась тому насколько мешок был лёгким, когда мы шли к Антоновым и каким он был тяжёлым, когда мы шли обратно, если конечно я по своему обычаю не оставляла его где-нибудь в овраге. Сейчас я понимаю, что он набивался снегом и кроме сваленной в крохотную подушку соломы, я везла домой мешок снежных комков. Как я могу его не привезти обратно? Да, частенько я его оставляла в овраге или у Антоновых, но в редких случаях, вспомнив об ухмылке дедушки, который спрашивал где же снова затерялся мой мешок, я брала его за верёвку и волокла домой в затвердевшей от холода варежке. Иногда бывало, что даже привязывала его, чтобы по дороге домой не забыть о нем и не обронить. Я была страшной растеряшей, благо голова прикручена шеей к плечам, так бы и её где-нибудь оставила и как сумасшедшая безголовая курица вернулась домой и вспомнила бы о ней только когда села обедать за стол.

Крутой склон обрывался в речушке, на другом берегу которой и начинались мои любимые Иоково, мой маленький уголок безопасности и уюта, вытянутый по течению реки. Нашего дома я не могла отсюда разглядеть, его прятала стена высоких тополей в небольшом садике перед домом, но дом Антоновых я видела отлично. Узнала пристройку, где теперь была кухня, в которой мы долго сидели с Максом, узнала крышу гаража дяди Миши, в котором тот хранил какие-то незнакомые нам штуки, которые мы то и дело потом раскидывали по двору в детстве. Позже мы начали залезать на эту крышу и осторожно прокрадывались к тополю, чтобы посидеть под его тенью и немного поговорить. Я не часто спускалась к Максу, он всегда приходил сам. Тётя Маша и дядя Миша люди педантичные и в их доме не приветствовался хаос, который мы с Максом могли навести. Скорее всего, моя бабушка тоже внутри была готова отодрать нас как Сидоровых коз, но её любовь к детям не позволяла ей сделать этого. А может быть, ей даже нравилось смотреть, как мы ураганом проносимся перед её глазами, взбираемся на спинки диванов, перепрыгиваем со стула на стул и с грохотом падаем на пол. Она любит говорить, что живые дети должны себя так вести.