Зенит

И я поскакал на костылях по знакомым тропкам.

Батарейцы занимались неожиданным делом — за позицией, у сетки огородика, за кустами звонко распустившегося крыжовника, мастерили длинный стол. Часть его была составлена из полированных столов, видимо позаимствованных в ближайшем доме. Вторую половину батарейные столяры сбивали из досок. И скамьи сбивали. Строгали фуганками.

Работа эта показалась такой гражданской, мирной, что я даже захлебнулся от счастья еще на подходе. И люди, батарейцы, кроме разве сержантов-мужчин, ходили совсем не по-армейски. Особенно девчата. В первый же мирный день демобилизовали себя. Бегали из кухни к столу, перекликались и смеялись, словно перед деревенской свадьбой. «Деды», наоборот, ходили с важностью глав семей и с явной независимостью перед младшими командирами.

Встретили меня радостно, шумно. Девчата. Но обнять позволил себя только Савченко.

— Поздравляю тебя, герой. Знаешь, как Тужников тебя расписал. Молодец! Молодец, что пришел. В такой день! Как рана? А мы, видишь, устраиваем торжественный обед. На всю батарею. Ты как раз успел. И знаешь что выпьем за Победу? Французское шампанское. Мой шустрый старшина нашел в каком-то подвале целых семьдесят бутылок. Дюжину я послал Кузаеву, начальство надо ублажать. Мне еще служить, как медному котелку.

Командира третьей считали человеком гонорливым. Во всяком случае, нас, штабных офицеров, принимал он без внимания: пришел — занимайся своим делом и не мешай мне заниматься своим. Некоторые обижались, даже Колбенко высмеивал «удельного князя» с мужицкой пыхой.

Может, потому мне так приятна была Савченкова доброта — принимал меня действительно как дорогого гостя. Хотелось сказать ему про Ванду — его же подчиненная, но боялся, что он со своим настроением успеет пошутить так, что после моего сообщения о ее руке ему станет неудобно.

Девчата принесли полотнища белой ткани — застелить столы.

Савченко отрезал от каждой скатерти по лоскутку и каждый отдельно, щелкая зажигалкой, поджег.

Удивил меня.

— Зачем?

— Тут, брат, три дня назад была история. Не у нас. Вон на том химическом заводе. Там девчата наши, вывезенные сюда, ждут отсылки домой… приводят в порядок трофеи… Завод же военный. Так набрали они на складах этой белизны, нашили платьев. Невесты! А пришли к ним на танцы курцы наши… Чиркнули спичкой, и платья — как порох. Две девушки обгорели. Хорошо, ребята не растерялись, сорвали с них одежду. Шелк для снарядных пороховых мешков. От искры вспыхивает. Так я теперь проверяю все трофеи… любую одежду, даже шитую. Вася мой мог притянуть что хочешь.

Я слушал комбата, смотрел, как девчата несут из кухни вкусные кушанья на красивых фарфоровых блюдах, а сам искал глазами Лику. Нигде ее не было видно. Встревожился. Выбрав минутку, когда хозяин отвернулся, пошел по позиции, до дальномерного окопа. Меня перехватила связистка Поля Копыток — девчата догадливые:

— Вы ищите Иванистову? Она там, в огородике.

Странно, все готовят стол, а она одна в огороде. Почему? Постарался незаметно от Савченко, от девчат прошмыгнуть через продранную сетку в огородик. И там, за кустами смородины, нашел Лику. Она сидела на низенькой лавочке и… плакала.

Ее слезы больно ударили в сердце; подумал про ее отца: неужели погиб? Перед самой Победой…

Лика почувствовала взгляд, подхватилась. Увидела меня — удивилась и, кажется, обрадовалась.

— Вы? Павел! Ой, простите, товарищ лейтенант! Как ваша нога?

— Вы плачете? В такой день! Что случилось? Кто вас обидел?

По-детски, кулачком, вытерла глаза, испуганно ответила:

— Нет, нет, никто.

— От радости плачут на людях. А вы спрятались за кусты. У вас — беда? Какая? Скажите.

Лика на мгновение задумалась. Ступила ко мне, пристально вглядываясь вспухшими от слез глазами.

— Скажите, Павел, как вы думаете… Теперь, когда войны нет, можно будет поехать… в Финляндию? Позволят?

Как обухом ударила. Оскорбила. Любых слов ожидал, любого признания, обиды, но только не этого. И в такой день она думает, как бы поехать в Финляндию! Разозлился я, грубо спросил:

— Что вам далась та Финляндия?! Сколько они убили наших!

Лицо ее скривилось, как от боли.

— Боже мой! Какие вы недогадливые. Сынок у меня там. Сынок! Два годика ему.

— И муж? — все еще сурово спросил я.

— И муж.

— Офицер?

— Солдат. Был солдатом… Как я испугалась, когда вы убили того…. Подумала: мой мог искать меня…

Отхлынула моя злость. Передо мной стояла мать. Почти год она жила среди нас, а думала о своем ребенке. Вспомнил Зуброва. Все он знал. А о том, что женщина имеет ребенка, не мог узнать. И это при том, что в пулеметной роте служила Эва Пюханен, вместе с Ликой учившаяся в Хельсинки на учительских курсах. Какая верность! И какое умение молчать. Неженское. Или, наоборот, женское?

Я засмеялся почти весело. Над Зубровым. Над Даниловым. И над собой. Над своими, пусть и туманными, снами.

Лику испугал мой смех. Она ожидала ответа: позволят или не позволят?

Подумал про закон о запрещении браков с иностранцами, но успокоил:

— Конечно же вам позволят.

Пришла Ирина, жена Савченко.