Зенит

«На черта мне его происхождение. С меня достаточно, что он толковый инженер. Схему ПУАЗО изучил как свои пять пальцев. Лучший пушечный мастер. Любой мотор отремонтирует. Пусть бы этим похвалялся. Так нет, на сказочки его тянет. Приглядись, как он рассказывает. Глохнет от собственных слов, как тетерев. Никого не слышит. Сочинитель! Я знал одного поэта. Так как начнет свои стихи читать — невозможно остановить. Пьяница, а тут о выпивке даже забывает. Сочинительство — наркоз, форма шизофрении».

Однако петушись не петушись, а оставалась все же боязнь, что достанется мне за Ликино переодевание, и я, грешный, продолжал подлизываться, чтобы унять командирский гнев:

— Рассказали бы вы, товарищ майор, молодым бойцам свою жизнь. Пусть знают биографию своего командира.

Кузаев как будто испугался. Внимательно всмотрелся в меня, словно хотел отгадать, искренне я сказал или с подвохом. Недобро усмехнулся.

— У тебя, Шиянок, раскрываются все новые и новые таланты. Недаром Жмур называет тебя профессором. Почему не пригласил ее?

— Вы же приказали самую красивую…

— Хитрец! Ванда тебе покажет, кто красивее — она или эта…

Затих оркестр. Женщины обмахивались платочками. Лика, видимо в спешке, забыла платочек, и Шаховский незаметно вложил ей в руку свой, белехонький. Для кого незаметно? Я же заметил. А кто-то следил еще внимательнее.

Капитан не отступал от Лики, чтобы кто-то другой не перехватил ее для следующего танца. Когда он начался, танец полька, к нам подошла Любовь Сергеевна и… пригласила меня.

Я растерялся. Нашла танцора! Танцевал я только под балалайку на деревенской улице — на вечерках. Даже в техникуме не всегда отваживался. Да и когда то было! Сто лет назад. А тут столько света и столько людей. Полковник, генералы. И такие виртуозы, как Шаховский, как Лика. Начал отнекиваться. Но Кузаев толкнул меня в плечо.

— Иди, иди, кавалер! — сказал до обидного насмешливо.

Танцевали мы отвратительно. Была бы доктор хоть в платье, а то в новом непритертом кителе, с новыми серебряными погонами, над звездочками которых змея пьет из чаши. Даже эмблема как-то странно сковывала. Я не знал, как обнять партнершу. Мы наступали друг другу на ноги, толкали остальных. Скоро я сообразил, что танцуем мы так невнимательно еще и потому, что оба, и я, и она, ловим глазами пару, не шаркающую ногами, как мы, а как бы порхающую в воздухе.

Оскандалившись, вышли из круга у дверей. И здесь, когда остались наедине, Любовь Сергеевна раздраженно спросила:

— Зачем вы привели эту финскую ведьму?

Я обиделся за Лику: у Глаши были основания ненавидеть ее. За Катю. А у этой что?

— Ну какая она ведьма, Любовь Сергеевна! Очаровательная девушка…

— Да уж, очаровала вас…

— Меня? Почему вы так думаете? Мне приказал командир.

— Кузаев? Кузаев приказал привести ее? — Она хищно взъерошилась.

Зная ее отношения с Шаховским, понял я, что она ревнует. И тут же упрекнул себя: нехорошо, просто низко поступил я, свалив все на командира, не объяснив, как в действительности сказал он. Дошло тогда, когда Пахрицина зло бросила:

— Сводник! — и пошла от меня.

Снова я влип. Снова тревожно на душе. Но тут же разозлился: «Да ну вас к черту, бабье! Медицину постигла, до капитана доросла, а ревнуешь, как деревенская баба. — И даже позлорадничал: — А чего ты хотела? Чтобы такой красавец танцевал с тобой, рябой неумехой? Ты же танцуешь как корова на льду».

Спектакль начали с опозданием на час. Не знаю, то ли артисты не были готовы — первый спектакль, праздник для них, праздник для зрителей, то ли так было намечено, или, может, даже из-за Лики: на один танец ее пригласил сам генерал, начальник гарнизона. Между прочим, такой партнер меня встревожил: чего доброго, заберет девушку в свой штаб. Для нас — серьезная потеря. «Дальномерщика непросто научить».

Места наши с Ликой оказались в предпоследнем ряду, под балконом, и я обрадовался. Из старших офицеров близко никого не было. Вокруг простые люди, в основном женщины, гражданские.

Потух в зале свет, зазвучала веселая опереточная музыка. Но я слушал только Ликино тяжеловатое дыхание. И мне показалось, что мы очутились в одиночестве, как в поле — между батареей и городом. Чувство это необычайно взволновало.

Зал смеялся над шутками Яшки-артиллериста, Попандопулы. Я не смеялся. И Лика не смеялась. Нас больше волновали тревоги Ярины.

Лике, наверное, стало холодно после танцев, и она прислонилась плечом к моему плечу. Я затаил дыхание. Кружилась голова. Поработала она в танцах, как на выгрузке снарядов, но я чувствовал не запах пота, а аромат меда и земляники. Только потом, дома, вспоминая в ту бессонную ночь все детали, я сообразил, что так пахнул платочек, подаренный ей Шаховским, — необычными тонкими духами, видимо, трофейными; у аристократа все замысловатое. Лика часто подносила платочек к губам — словно целовала. Видимо, ей нравились духи. Потом смеялся над собой, как мало запомнил из «Свадьбы в Малиновке», даже не разобрался, которая из актрис Калинина (недовольный моим рассказом Лева Френкель пустил слух, что я проспал спектакль).