Зенитчик-2

День прошел в тренировках, но провести стрельбы боевыми не разрешили, вся надежда на «старичков». К ночи подготовились лучше — натащили соломы и настелили дополнительный слой на землю, парило уже меньше. На третью ночь стало еще суше, а на четвертую… На четвертую дрова закончились, зато выдача водки была возобновлена.

А еще через два дня температура упала ниже минус сорока. Все забились в землянки, даже часовых снаружи не оставили. Дышать можно только верхней частью легких и очень осторожно, стоит вдохнуть глубже, и дыхание сразу перехватывает. Даже в валенках нужно постоянно шевелить пальцами ног, поддерживая кровообращение, иначе через несколько минут они начинают неметь. Пока мы, скрючившись, сидим в землянке, самочувствие вроде более или менее нормальное, только надо постоянно шевелить пальцами, потирать нос. Трудно заставить себя шевелиться, но без движения сидеть долго нельзя — охватывает душевная и физическая апатия, совершенно не хочется двигаться, и постепенно, отключаясь от окружающего мира, ты засыпаешь.

Засыпать надолго нельзя — можно не проснуться. Периодически тебя толкают, и, проснувшись, ты, преодолевая инертность, начинаешь двигаться сам, задевая локтями и ногами соседей. Народ просыпается, бурчит, шевелится и постепенно опять впадает в сон. Удивительно, но к утру обошлось без обморожений. Только возникла новая проблема: кухня не прибыла, а сухой паек превратился в камень. Хлеб, консервы, концентраты — все замерзло, дров в округе нет, разогреть пищу не на чем. Зато всем дали водки на пустой желудок. Канонада затихла — обеим сторонам сейчас не до боевых действий, надо сначала выжить на холоде.

На солнце мороз переносится намного легче, но все равно, пятнадцать-двадцать минут на открытом воздухе и надо прятаться в полуземлянку, где от дыхания сидящих в ней людей температура воздуха градусов на десять выше и нет ветра. Так и сидели до самого вечера. Только когда совсем припирало выбегли буквально на пару минут чтобы отлить и юркнуть обратно. К следующей ночи потеплело, если так можно сказать, до минус тридцати, а утренние минус двадцать воспринимаются почти как оттепель.

А потом нам устроили баню. В большую палатку поставили специальную печь, которая служила источником горячей воды. В ней же можно прожарить верхнюю одежду, а белье выдали чистое. Впрочем, вшей и так почти нет, не выживают они в таких условиях, в отличие от людей. На пол настелили слой соломы, но вода в промерзшую землю не уходит, в палатке ее набралось по щиколотку, на такие мелочи никто не обращает внимания. Затягивая ремень на ватнике, я выбрался на морозный воздух. Хмуро-сосредоточенный ефрейтор Аникушин уже стоял снаружи затягиваясь самокруткой.

— Чего такой смурной? — удивился я.

— А чего радоваться? Скоро вперед пойдем.

— Думаешь?

— А чего тут думать? Коли начальство на баню расщедрилось, значит, наступление скоро.

Настроение сразу упало. Отступать мне уже приходилось и оборону держать тоже приходилось, а вот наступать, еще нет. Не то чтобы я испугался, нет. Не испугался, наверное, потому, что в наступлении ни разу не участвовал. И ежу понятно: лучше встречать противника сидя в глубоком окопе, чем самому переть на его позицию. Хотя мы все-таки не пехота и даже не полковая или противотанковая артиллерия, по потерям и близко к ним не стоим, но в наступлении шанс сойтись с немцами накоротке и нарваться на неприятности намного выше.

Ефрейтор дотянул самокрутку до конца, обжег пальцы и, ругнувшись, бросил ее в снег, придавив сверху валенком.

— Ладно, пошли. Черт не выдаст, свинья не съест.

И мы потопали к огневой позиции.

На ужин привезли рисовую кашу с консервированной американской колбасой. Много каши, повар валил ее в котелки, не скупясь. После этого даже у самых упертых скептиков исчезли все сомнения — не сегодня, так завтра вперед.

С утра в батарее начался бардак. Простояв на месте почти три недели, батарея как-то обустроила свой тыловой быт, который сейчас безжалостно ломался.

— О готовности к маршу доложить в девять ноль-ноль, — приказал лейтенант Угрюмов.

И началось… Перевели орудие в походное положение, вытащили из ровика укупорочные ящики с патронами, прервались на завтрак. Только поели, приехали «шевроле», один из них остановился у нашей позиции. Из кабины выбрался крепенький краснощекий мужичонка.

— Здоров, Степаныч, — приветствовал его Аникушин.

— Здорово, здорово, — пробурчал водитель, откидывая задний борт. — Грузите, что ли.

Погрузили. Закрыли борт, задернули тент. Тут же нашлась масса имущества у старшины. Погрузили и его. Потом нам подкинули радиста вместе с радиостанцией. Аппарат меня заинтересовал.

— Что за рация?

— Шесть пэка — трет бока или малая политотдельская, — засмеялся радист.

— Далеко берет?

— Километров десять, если телефоном. Ключом вдвое дальше.

Полное несоответствие массы аппаратуры и дальности связи. Место в кабине занял взводный, а мне пришлось забраться вместе с расчетом и радистом в кузов. Наконец, взвыл мотор, и машина тронулась, пристраиваясь к куцей колонне первого взвода.