Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

— Потерпи. Сейчас передам тебя в госпиталь. Машина придет…

— Спасибо, доктор. Других ребят посмотрите. Тиму Бесчастного… Как он? Тимофей! Бесчастный!

Моряк не отзывался. Может, без памяти находился, может, еще с катера не принесли.

Язвинский обходил раненых. Память фиксировала каждого…

Вот Абрамов Василий, старшина 2-й статьи. С баковых автоматических пушек. Без сознания. Ранение в живот…

Брусникин Михаил, краснофлотец, пулеметчик. Ранение в грудь. Состояние тяжелое…

Спицын Иван, старший краснофлотец, радист. Перелом левого бедра. В сознании…

Сергеев Дмитрий, старший краснофлотец, радист. Ранение в бедро и в ногу. Бредит…

С катера позвали:

— Доктор! Подойдите на минутку!

Язвинский заспешил на зов, навстречу бежал запыхавшийся Камынин:

— Скорее, доктор! Умирают ребята…

Язвинский взбежал по сходне, склонился над двумя лежавшими ранеными. Осмотрел, выслушал. Сделал уколы камфары. Этих двоих моряков он спасти уже не мог… Скончались Борис Куликов — дальномерщик, старшина 2-й статьи — и Капитон Сихарулидзе — краснофлотец, зенитчик с кормового автомата плавбатареи…

Язвинский ничего не записывал. Все запоминал. Намертво. Навсегда. Разве забудешь тех, с кем делил столько месяцев боевой службы…

— Отвезите их на плавбатарею… — сказал он катерникам. Не приказывал — просил. Катерники заупрямились. Им вроде бы больше незачем идти к плавбатарее. Братскую помощь оказали, выручили. — Отвезите, ребята. …Мне надо успеть определить в госпиталь тех, кто еще жив.

Ждать Язвинскому было некогда. Уходя, слышал, как моряки заспорили между собой: «Душа не выдерживает…», «Все равно перевозить на берег будут»…

Подслеповато мигая фарами, подъехала машина-полуторка…

Возле госпиталя, при красноватом свете луны, Язвинский увидел сотни лежащих на земле людей. Доставленные с передовых позиций — многие тяжело раненные, беспомощные, — они ожидали своей очереди. Надо было становиться в край очереди, но где этот край? Раненые размещались вокруг госпиталя плотным живым, колышущимся, стонущим, говорящим кольцом. Пристраивать своих тяжелых где-то возле края этого кольца Язвинский не стал. Всеми правдами и неправдами пробился он к врачу, распределявшему тяжелораненых в операционные блоки, упросил его принять хотя бы десять самых тяжелых. Остальных разместил возле госпиталя, ждать своей очереди. Возле них временно остались матрос Циленко и старшина Камынин.

К утру, обессиленный и опустошенный, Язвинский добрался до Стрелецкой бухты. Нашел флагманского военврача Гелекву, доложил о раненых и умерших.

— Составь подробный список! — приказал было Гелеква, но, увидев, что Язвинский едва держится на ногах от усталости, изменил свое решение — направил отдыхать.

Несколько часов сна в кубрике какого-то берегового подразделения пролетели, как миг. Дежурный мичман, как и условились, разбудил Язвинского в назначенное время. Язвинский чувствовал себя лучше, но голова по-прежнему гудела. Сел, обулся. Вдруг услышал чей-то очень знакомый голос. Не сразу поверил. Парамонов! Его помощник, санитар Парамонов, живой, с кем-то спокойно, дружески беседовал. А Язвинский его уже похоронил. Даже мысленно подумал, что придется, как выдастся время, написать в Сибирь, где жили родные Парамонова, скорбное письмо о гибели в бою их сына…

— Парамонов!

Матрос вздрогнул, как от удара током. Оглянулся. На лице его промелькнули, сменяя одно другое, выражения испуга, удивления, наигранной радости.

— Борис Казимирович! Вы живы? — Подошел, схватил за руки, затряс. Спросил: — Вы тоже… здесь?

И ни слова о батарее, о ребятах, о раненых товарищах.

— Нет, я не «здесь». Я на батарее. Сейчас опять туда… А вы, Парамонов, почему здесь оказались? Почему ушли?

Парамонов понурил голову:

— Испужался я, Борис Казимирович…

— Как то есть испугался? Да ведь вы…

Язвинский не находил нужных слов. Парамонов сбивчиво рассказал, что сразу после боя, как только подошли катера, он с несколькими ранеными съехал на берег.

— Я ведь не просто уехал… Я их сопровождал… Комиссар наш тяжелораненый. Лещев тоже тяжелый, в левый бок его… Вам старшина Самохвалов может подтвердить, и лейтенант Хигер. Я их на берегу видел. Тоже пораненные…

— Не надо мне ничьих подтверждений, Парамонов. Кто разрешил вам убыть с батареи?

— Я же сказал вам, товарищ лейтенант, что с тяжелоранеными я… Для сопровождения…

Язвинский, выдержанный, спокойный от природы человек, почувствовал приступ злости.

— Вы же… Вы только что сказали, что испугались, струсили… Потому и ушли с батареи!

— Это я вначале только… А кто не испужается, когда там такое… А потом я вернулся, я ничего… Сопровождал наших…

Находившиеся в кубрике матросы с удивлением слушали этот разговор. Бывший санитар плавбатареи, судя по всему, успел оправиться от первых минут неожиданной встречи и теперь с отчаянностью утопающего цеплялся, как за соломинку, за один-единственный довод: «сопровождал тяжелораненых».

Затем, переходя в наступление, воскликнул:

— А кому приказывать было?! Кому?! Командиры все убитые или пораненные!