Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

Этот призыв поднял с палубы электриков Николая Кожевникова и Михаила Ревина, моториста Петра Шилова. Без слов поняли друг друга. Бежать было недалеко, вскоре готовая на случай пожара помпа буквально с одного касания моториста Шилова завелась, заработала. Туго напрягся, наполнился водой шедший на верхнюю палубу брезентовый шланг. Однако тут же выяснилось — старания моряков были напрасными: прикрепленные к леерным стойкам брезентовые шланги оказались посеченными осколками и до кормы вода не доходила…

— Воду дайте! — кричали с кормы.

Затем чей-то голос, похоже, лейтенанта Хигера, скомандовал:

— Все, кто может, — на корму, тушить пожар!

Кожевников, Ревин и Шилов бросились к кормовому артпогребу, где хранился запас оставшихся еще с осени 1941 года «ныряющих» снарядов к 130-миллиметровым орудиям. Чрезвычайно чувствительные к ударам и температуре, снаряды находились неподалеку от командирской каюты, в которой бушевал пожар.

Задыхаясь в дыму и огне, уже боролись с пожаром старшины и краснофлотцы Головатюк, Румянцев, Платонов, Камынин, Филатов, Донец…

От пожарных рукавов передавали друг другу воду. В ход шли любые емкости, вплоть до камбузных бачков, которые принес кок Кийко, работавший тут же, в цепочке моряков.

Самые отчаянные находились внутри помещений — выплескивали воду на соседствующую с пожаром переборку, вытаскивали на верхнюю палубу «ныряющие» снаряды.

Раненый лейтенант Хигер и сигнальщик Бойченко находились на мостике.

— Бойченко! Что с командиром? Где комиссар и доктор? Узнайте!

Бойченко кубарем скатился с мостика. Необычный вид точно приплюснутой с одной стороны, искореженной боевой рубки, проломленной палубы, из трехметровой дыры которой выбивались клубы жирного черного дыма, а главное, вид растерзанных, разметанных взрывом тел, взывающие о помощи раненые, — все это заставило неробкого старшину на миг оцепенеть…

Мошенский лежал на палубе возле дверей рубки. Бойченко склонился над ним, осторожно тронул за плечо:

— Товарищ командир!

Подбежал лейтенант Даньшин:

— Что с командиром? Товарищ командир! Сергей Яковлевич!

Мошенский не подавал признаков жизни. Неподалеку стонал комиссар Середа, и кто-то уже помогал ему. На комингс рубки выполз тяжелораненый радист Иван Спицын…

— Доктор! Где доктор? — громко позвал Даньшин.

А Бойченко уже спешил на мостик. Доложить о только что увиденном…

Даньшин подбежал к тушившим пожар морякам, схватил двоих попавшихся, в одном из которых узнал старшину Павла Головатюка. Скомандовал:

— За мной! Быстро!

Вместе с матросами Даньшин перенес Мошенского на бак, к лазарету. Доктор, по слухам, находился там. Головатюк спустился в лазарет и увидел Язвинского, делавшего кому-то перевязку.

Язвинский передал бинт матросу — пусть тот докончит перевязку, — заспешил наверх. Перед его глазами все еще стояли вспененные столбы-разрывы, пятящийся по палубе пулеметчик Андреев, он слышал свой и не свой крик: «Андреев, ложись!» Больше ничего не помнилось… «Как попал сюда, в лазарет? Сам пришел или кто-то помог?» Перед разрывом бомбы в рубке находились Мошенский, Середа, радисты и он, Язвинский…

«Выходит, их все же задело, а меня только контузило, оглушило…»

Теперь Мошенский лежал на спине, раскинув руки. Глаза его не мигая смотрели в тихое вечернее небо. Язвинский поспешно сделал все, что положено в подобных случаях, чтобы убедиться, в глубоком обмороке человек или… Расстегнул китель, чтобы прослушать сердце. На левой стороне груди сквозь тельняшку проступало, расплывалось алое пятно…

…Хигер временно взял на себя командование батареей. Носовые и кормовой автоматы находились в исправности, но еще нельзя было точно определить, сколько осталось в живых из личного состава, и от того, что происходило вокруг, от сознания того, что командир плавбатареи убит, а комиссар тяжело ранен, потери казались огромными.

Они и на самом деле были страшными…

Придерживая рукой тощую зеленую сумку с намалеванным на ней белым кругом и красным крестом, Язвинский перебегал от одного тяжелораненого к другому. Достали отрывочные фразы: «Расчет Леши Лебедева весь наповал…», «Афанасьев умирает…», «Бесчастному ногу оторвало…». Легкораненые помогали друг другу делать перевязки. Уцелевшие перевязывали тяжелораненых. Язвинский едва успевал давать советы и указания.

— Парамонов! Где Парамонов?

Кто-то искал санитара Парамонова, но его нигде не было. «Очевидно, погиб», — подумал о своем единственном помощнике Язвинский.

Огонь возле кормового артпогреба был уже потушен, люк закрыт. И теперь, в дыму командирского коридора, кашляли, надрывались, выплескивали воду и выскакивали на свет божий с пустыми ведрами и бачками комендоры, мотористы, электрики.

Возле люка артпогреба лежал с перебитыми ногами радист Дмитрий Сергеев. Еще несколько минут назад он боролся за жизнь плавбатареи — бился как мог с огнем, отталкивал к борту снаряды, а когда понял, что артпогреб не взорвется и опасность кораблю не угрожает, потерял контроль над своим искалеченным телом, забылся…