Зеница ока. Вместо мемуаров

— Я хотел сказать: дрочите. Всюду отчетливые черты отталкивания от жанра самовыражения. Я читал интервью Антуана Галлимара, серьезного французского издателя, которому славу создал новый роман — Роб-Грийе, Бютор, Натали Саррот, Клод Симон и другие. Так вот он сказал прямо: «Сейчас бы мы их не стали печатать».

— В Америке та же тенденция?

— Если автор начинает умничать, если видят гротеск — возникает активное неприятие. Когда у меня в Америке вышел «Новый сладостный стиль», было много рецензий. Как восторженных, так и враждебных. Очень влиятельный журнал «Нью рипаблик» напечатал большую статью: «Остановите карнавал. И Аксенова в особенности!» И остановили. Мой последний и лучший роман «Кесарево свечение» мне там завернули. Сказали, что он такой же, как «Новый сладостный стиль», а тот продавался плохо, всего семь тысяч.

— Ну и хорошо, вы же русский писатель, а не американский!

— Да, в России этот жанр еще популярен. Я только что прочитал два романа — Евгения Попова и Александра Кабакова. Типичные романы самовыражения. У них есть свои читатели. Моего «Кесарева свечения» продано тридцать тысяч экземпляров, и продажа идет. Значит, есть читатели. Значит, надо собирать свои манатки из Америки, как в восьмидесятом году из СССР. Я ведь, по сути дела, уехал не из-за «Метрополя», а спасая два романа — «Ожог» и «Остров Крым».

— То есть сегодня это не только перемена места жительства?

— Знаете, я работал в американском университете двадцать один год. Мне кажется, я рассчитался за гостеприимство. Я чувствовал себя в своей тарелке, мне нравилось работать со студентами. И там как-то знали, что я не только профессор, но и романист. И вдруг это общество указывает мне мое место: ты — профессор в отставке. А я не профессор в отставке. То есть я профессор в отставке, но, кроме этого, я еще что-то другое.

— До профессорства были Василием Аксеновым и после профессорства им останетесь.

— Да, Аксеновым. Так что на покой уходить не собираюсь. А от университета себя освобождаю. И возраст уже подошел.

— То, что прежняя жизнь закончилась, повлияет на творчество?

— Я надеюсь, что в Биаррице найду все, что мне нужно: сад, дом, море, отсутствие болтовни, компьютер. А захочу поболтать — на самолет и в Москву.

Гротеск в жизни и в литературе

— Америка за эти двадцать лет душу не натерла?

— У меня настоящее отвращение выработалось к книжному бизнесу. Они себя ведут и работают просто как гады. Вообще все, что касается бизнеса в Америке, это действительно агрессия и вопиющая сторона жизни. Где прекрасные качества американского народа подменяются. Но есть другие американские черты, которые мне симпатичны. Все эти нормальные ребята, которые ходят на футбол, сидят в барах, любят музыку кантри — то, что называется «голубыми воротничками». Мне, между прочим, очень нравятся американские «копы», полицейские. У них есть свой стиль, все четко выработано, даже походка. Или такие команды спасателей, которые бегут как спецназ: спасать, спасать… Там много черных ребят. Такие люди мне нравятся. Или солдаты, летчики, моряки — те, что «Аль Каиду» раздолбали. На них Америка стоит. И в то же время масса уродств в этой стране. В том числе — в книжном мире.

— Как, наверное, в любом бизнесе?

— Да, мне одна девочка рассказывала, как после университета и защиты докторской диссертации по компьютерам поступила в большую фирму. Ее посадили в один из стеклянных кубиков, в которых сидят несколько сотен человек. Все нормально друг к другу относятся, шутят, босс шутит со всеми, все его любят, он всех любит. Вдруг начинаются увольнения. Появляются два человека, встают у вас за спиной, говорят: «Собирайтесь и уходите. У вас тридцать минут». — «А почему вы тут стоите?» — «Чтобы вы ничего не испортили».

— Великолепно…

— Один мой друг поднимался по лестнице в издательском деле. Стал вице-президентом очень большой компании. И вдруг приходит на работу, а на столе бумага: «Дорогой Том. Для нас было большой радостью работать с тобой. Больше мы не нуждаемся в твоих услугах». И все. Никаких объяснений или возможности что-то оспорить.

— То есть катится какая-то махина, в которой нет логики?