Зеница ока. Вместо мемуаров

— Мне кажется, они даже в коммерческих делах сами проваливаются, ничего не соображая. Примеров миллион. Скажем, со мной. Говорят: «Ваши книги плохо продаются». А вы, суки, сделали что-нибудь, чтобы они продавались? Вы не напечатали ни одного коммерческого объявления на мои книги. Надеялись, что будет много рецензий. Их было много. Но американская публика не читает рецензий. Она читает коммерческие объявления. Если оно большое и крупными буквами, значит, это серьезная вещь, в которую вложены деньги. Если хотите продать больше, то рискните, купите пару объявлений. Но они делают другое. Они вычисляют человека, который якобы сделает им большие баксы. Последний случай: черный интеллектуал, красавец, все родственники работали в разных администрациях. И дают ему за ненапечатанную книгу аванс — четыре с половиной миллиона! Это значит, что надо продать полмиллиона экземпляров. В девяноста процентах случаев они проваливаются. Объявляют раскрутку книги, а о ней потом ничего не слышно. В другом случае какая-то девка — сейчас очень много романов, написанных красивыми женщинами, — которой за одно название — «Промельк чулка» — дают два с половиной миллиона. За ненаписанную книгу! И все, эта книга потом нигде не появляется!

— В России сказали бы об отмывании денег. А там и не знаю, что думать.

— Главная идея — заработать деньги. А этот эмигрантский Аксенов умничает, выдумывает непонятные нашему читателю вещи. Отчасти это верно. Когда я приехал в эту страну, мой литературный агент сказал мне: «Василий, ты не понимаешь, здесь нет авангардной традиции». У меня действительно было недопонимание. Казалось, Америка — страна колоссального авангарда. Но писатели, начинавшие авангард, неуютно там себя чувствовали, уезжали в Европу. То же сейчас. Возьмите «Нью Йоркер», который печатает пару рассказов каждую неделю. Я там печатался, это считается за честь. Сейчас там главный редактор Дэвид Рэмник — бывший московский корреспондент «Вашингтон пост». Он просто не понимает, о чем идет речь, когда даешь ему гротескный рассказ. Если анекдот или что-то новое в социальном плане — он придет в восторг. А что-то странное, метафизическое — не поймет.

Назад, к русскому женскому веку

— На этом фоне вы задумали новый роман о Франции XVIII века?

— Да, сначала я собирал материал, чтобы как можно ближе подойти к истории. Я собираюсь там говорить о многих серьезных вещах. А потом понял, что сугубый реализм у меня не получится. Роман опять-таки будет гротескным, иногда бурлескным. В центре его цикл полемик о принципах Просвещения. Но действуют там чудаки, русские агенты сыскной службы, дипломаты с понтом, которых натренировали на Францию. Знаете, Игорь, я вам все сейчас расскажу, а читатель скажет: «Зачем мне покупать эту книгу, я и так все знаю!»

— Сейчас вы были в Петербурге по поводу материалов для романа?

— Да, мне нужно было в Морском музее посмотреть 54-пушечный корабль «Не тронь меня!», на котором происходит часть действия романа. Между прочим, в русском парусном флоте было три корабля под таким названием. Я думал тихо приехать, но за мной поехала телевизионная группа с канала «Культура», они заранее договорились, и нас встречали совершенно потрясающе. Один показывал модели, весь дрожа от энтузиазма. Другая говорила о мундирах того времени. Третий повел нас в закрытый сектор, где висели абордажные крюки, мушкетоны и всяческое оружие. Они мне очень помогли, надавали книжек. Так что я представляю теперь, как палуба выглядела, где спали матросы, какие каюты были у офицеров.

— Не собираетесь браться за мемуары, Василий Павлович?

— Нет, у меня все уходит в беллетристику. На самом деле мы уже столько трепались о том, что было, что это уже неинтересно. Я люблю писать, когда не знаешь, чем дело кончится.

— И дороги назад к реализму «Коллег» уже нет?

— «Коллеги» — это такой примитив, о котором я даже говорить не могу. Своей вершины я достиг в «Кесаревом свечении». Именно в нем мое видение романа. Это новая форма и «новый сладостный стиль», незавершенность и гармония в одно и то же время.

— То есть роман идет вперед вместе со временем?

— Время на самом деле идет назад. Каждый миг тут же становится прошлым. Мы идем не в будущее, а в прошлое. Например, когда слушаешь минималистскую музыку, в ней больше всего барокко.

— Еще есть культурные открытия?