Зеркала Борхеса

– Официально считается? – понимающе прищурившись, уточнил Алекс. – То бишь, является очередной красивой легендой? Только, на этот раз, официальной?

– Ничуть не бывало, – обиделась девушка. – Всё – чистая правда. Чистейшая… Лет десять-двенадцать назад, когда я была ещё маленькой девочкой, мы с моим приёмным отцом ездили – на конной повозке – к раввину Махпралю Йехуде в гости. Он тогда проживал в другом гетто, рядом с пражским Вышеградом. Там я и того знаменитого голема (первого, как считается), видела. Его имя – Говард. Ну, не принято именовать глиняных големов на иудейский манер. Мол, грех… Так вот. Говард умел даже тесто месить. Ловко, надо признать, это у него получалось… Моего батюшку всё увиденное очень впечатлило. А он приходится рабе Махпралю Йехуде двоюродным братом. Поговорил, понятное дело, с родственником. Тот, не жадничая, пошёл навстречу и поделился заветным секретом…

– А как, извини, величают – полностью – твоего почтенного приёмного родителя?

– Реб Янкэлэ Йехуде Бен Борхиню.

– Борхиню? – усмехнувшись, переспросил Алекс. – Тогда многое становится понятным… Не так ли?

– Вам виднее, блистательный господин маркиз… Я могу продолжать? Спасибо. Итак, ребе Янкэлэ тоже решил обзавестись домашним големом, мол: – «Очень удобная и выгодная вещь в хозяйстве. Особенно по субботам и праздникам иудейским…». Мой приёмный батюшка, надо заметить, человек целеустремлённый и упрямый. Ну, очень-очень упрямый. Несколько лет подряд он возился «с созданием». Всю качественную глину в округе перевёл. Но всё что-то не получалось. То голем «оживал», вставал на ноги, делал пару шагов, но тут же разваливался на части, так как, очевидно, был слеплен не качественно. Или же, наоборот. Глиняная фигурка получалась солидной и надёжной, но «оживать» – ни в какую – не хотела… И только полтора года тому назад с первым големом всё, наконец-таки, сладилось. А совсем недавно – и со вторым.

– Так у вас их двое?

– Ага, две персоны, – с ребячливой гордостью в голосе подтвердила Аннушка. – Как уже было сказано выше, реб Янкэлэ – человек рачительный, основательный, домовитый и хозяйственный. Делать – так делать. Причём, серьёзно, вдумчиво и по-взрослому… Кстати, мы уже пришли. Вон тот скромный домишко под красно-бурой черепицей – наш. Добро пожаловать, господин маркиз Пушениг…

Они подошли к некрашеному хлипкому забору-штакетнику, за которым находились-располагались: аккуратная синагога, крохотное еврейское кладбище и обшарпанный двухэтажный домик, к которому примыкали неказистые хозяйственные постройки.

– Му-у-у! – донеслось из ближайшего сарайчика. – Му-у-у!

– Ребе Янкэлэ разрешено – в виде исключения – держать в хозяйстве корову, петуха и с десяток куриц, – пояснила девушка. – Уважаемый раввин, как-никак.

– А остальным жителям гетто, выходит, нельзя?

– Выходит, что запрещено. В том плане, что в последние сорок пять лет. Всё дело в той знаменитой папской булле, о которой я уже говорила по дороге. Там же было сказано предельно чётко и однозначно, мол: – «Евреи…, должны селиться в специальных местах, причём, отведённых раз и навсегда…». Понимаете, господин маркиз? «Раз и навсегда…». В этом-то всё и дело. Население гетто постепенно и планомерно растёт, а занимаемая им площадь не увеличивается. Нельзя. Римский Папа – полтора века назад – строго-настрого запретил. Нарастает теснота, земли хронически не хватает… Вот, семьдесят лет тому назад власти запретили хоронить умерших на этом кладбище. Поэтому оно такое маленькое и древнее. Куда нынче девают покойников? Вывозят за пределы гетто, а дальнейшая судьба мёртвых тел мне неизвестна… Потом и живность держать запретили. Мол, не до того, тут и людям (пусть и еврейской национальности), жить негде…

Со стороны второго, гораздо более высокого сарая раздался глухой стук-перестук, сопровождаемый размеренным кряхтеньем.

– Это, наверное, сеновал? – предположил Алекс.

– Ага. А ещё там мы храним зимний запас колотых дров.

– И сейчас кто-то дрова колет? Как же так? Суббота, ведь.

– Сейчас всё поймёте, господин Пушениг. Только калитку отопру… Пойдёмте.

Они, пройдя мимо синагоги и обогнув коровник, направились – по узенькой и короткой гравийной дорожке – к дому раввина.

Рядом с входной дверью сеновала высокий плечистый мужик колол берёзовые дрова. Несуетливо так колол – умело, уверенно и монотонно. Ставил очередное полено торцом на толстенный кряж, заносил топор-колун высоко над головой, примеривался и, слегка приседая, резко опускал руки вниз.

– Хряп-п-п! – встречаясь с поленом, вдохновенно пел топор.

– Ох-х! – равнодушно выдыхал мужик.

Топор пел, мужик выдыхал, а берёзовые поленья – одно за другим – послушно разлетались на части.

«Во всём этом… м-м-м, ощущается что-то однозначно-механическое», – машинально отметил Алекс. – «И в движениях, и в звуках. Словно в данном рабочем процессе задействован некий станок. Или же робот…».

– Готфрид! – громко позвала Аннушка. – Прервись на минутку!