Зеркала Борхеса

Обоз – под отчаянный лай облезлых и тощих собак – въехал на центральную улицу (условно – «центральную», и условно же – «улицу»), достославного Охотска.

Буро-коричневые обширные лужи, через которые сочились-протекали бойкие ручейки. Жёлто-грязные снежные сугробы по обочинам дороги. Чёрные крикливые галки на покосившихся заборах. Разноцветная вязкая грязь – везде и всюду. Влажный воздух, явственно и остро пахнувший близким морем.

– Много собак, – обрадовался ямщик Ярема, сидевший рядом с Алексом на облучке передовой подводы. – Знать, зима была без излишней суровости, и злая цинга не донимала население понапрасну. Иначе всех Тузиков – до одного – сожрали бы. В качестве надёжного и многократно-проверенного лекарства. А так-то – ништяк…

Обоз? Из каких средств передвижения и транспортных единиц он состоял? Всего насчитывалось тридцать восемь подвод: тридцать пять рабочих тяжело-гружённых, две сменные подменные, предназначенные, в основном, для транспортировки приболевших и раненых, и одна – как и полагалось по штатному расписанию – командирская.

Передовая подвода, проехав через распахнутые настежь двухстворчатые ворота, остановилась перед приземистым и крепким домом воеводы.

«О, сам господин-хозяин-барин встречать изволят!», – принялся изгаляться окончательно-обнаглевший за долгую дорогу внутренний голос. – «А как тут не встретишь, когда оголодавшие собачки нас ещё загодя почуяли? При таком шуме-гвалте и не поспать толком… Ой, как милостивец Милославский вырядиться изволили – даже ферязь[29]

, молью побитую, накинул поверх сюртука. Бороду окладистую, кстати, сбрил. Как же иначе? Слухи-то давненько и устойчиво кружат, мол, в Питербурге столичном бородачей и на дух не переваривают…».

Обнялись, конечно, как это и принято между людьми русскими, которые почти год не виделись. Даже троекратно расцеловались. А потом господин воевода отчёт затребовал. Мол: – «Как оно в дороге было? Не случилось ли пакостей каких мерзких? Что с ценным грузом, который сдать в Якутске надлежало? Чего обратно привёз – хорошего и полезного?».

Алекс, естественно, доложился честь по чести. Мол: – «Людей почти не потеряли. Только прошлым летом сержант Ефим Оглоблин утонул в безымянной речке, а по этой весне возницу Андрона Петрова медведь голодный задрал. Груз, с Божьей помощью, сдали. А в Охотск доставили много чего дельного и полезного: новые ружья солдатские, пистолеты для господ офицеров, пороха, свинцовых пуль, ядер чугунных, сукна на новые мундиры, муки ржаной и пять бочек вина хлебного…».

– Всего-то пять? – всерьёз запечалился Пётр Михайлович. – Не густо. И мука только ржаная? Пшеничной, вообще, не выделили? Вот, жлобы-то дешёвые и жадные, прости Господи… А ядра чугунные нам к чему? Из чего мы ими палить-то должны? До сих пор ещё ни одного дельного казённого судна не построено. И купцам корабельным их не продать. Запрещено строго-настрого. Эх, грехи наши тяжкие… Ладно, Алёшенька, молодец. Хвалю за службу справную. Следуй к складам острожным. Груз сдавай. А потом, – чуть заметно вильнул взглядом, – сразу же, без промедлений, наведайся в один дом купеческий, известный тебе.

– Что-то случилось? – насторожился Алекс.

– Случилось. Как же без этого? Да ты, поручик, не впадай в уныние раньше времени. Живы все, и это – главное. Варвара Андреевна тебе всё расскажет. Давай, двигай, служивый…

«Ох, уж, мне эта Варвара Андреевна», – надоедливо нашёптывал приставучий внутренний голос. – «Настоящая русская женщина, так её и растак. В том плане, что и коня остановит на скаку, и в избу горящую – непременно – войдёт, и зятя доведёт до полноценного инфаркта. Или же там до однозначного самоповешения. Будь, братец, поосторожней в общении с тёщей будущей …».

Алекс резко дёрнул за толстую пеньковую верёвку – где-то внутри двора послышался размеренный звон-стук, это бронзовый молоток несколько раз подряд ударил в старую чугунную сковороду.

«Это, братец, твоя Анютка соорудила такую хитрую господскую штуковину», – напомнил любезный внутренний голос. – «До чего приятная девица – слов не хватает. Умненькая, сообразительная, начитанная. Жениться тебе, охламону, короче говоря, надо… Не спорь, надо! Тёща? Это да. Холера конкретная. Женись и, прихватив молодую жену, беги – куда глаза глядят. Хоть в Америку долбанную…».

На стук-звон тут же среагировали цепные псы – загавкали, забрехали, завыли. Потом – рядом с двухстворчатыми воротами, окованными толстыми полосами чёрного железа – приотворилась узкая тёмная дверь-калитка, из которой показалась-высунулась страхолюдная одноглазая рожа.

«Принадлежит Антипу, личному телохранителю достопочтенного Матвея Силыча», – внёс ясность всезнающий внутренний голос. – «Здоровущий тип. Семь-на-восемь, восемь-на-семь. Душегуб, кровопийца и убивец, понятное дело. Других здесь в телохранителях не держат… Антипка, кстати, к тебе, братец, очень плохо относится. То бишь, откровенно не одобряет твоего жениховства…».