Зеркала и галактики

– Довольно, – рассердился наш капитан. – Вернемся на корабль – сделаем Тому новую маску. Шрамов не будет видно.

А ведь на лисовине – два иероглифа – разных. Один означает «юнга». А второй что значит?

– Кстати, Александр, нам не пора? – озабоченно спросил доктор Ливси.

– Пора будет, когда Крис даст «добро», – ответил за капитана Рейнборо. – «Испаньола» гоняет нам системы в глайдере, восстанавливает порушенное – иначе не долетим. Чис… тьфу! Эти гады нам знатную свинью подложили. Ума не приложу, как машина до сих пор не гробанулась.

– Крис молодец, – убежденно сказал Бен Ган. – Так по Чи… по небесам долбанул! Надеюсь, у них кишки полопались.

– Про себя расскажи, – попросил Мэй. – Что дальше было?

– Прилетел в Рим. Местечко – класс! – воскликнул Бег Ган с издевкой. – Два десятка жилых домов, прочее джунглями поросло. До кормежки рукой подать: прошел сотню метров, потрогал листья, пепла дождался – и жри от пуза. Местные, оглоеды, кормились с утра до ночи. В парке культурно, птички поют, скульптуры стоят, глаз радуют…

– Зачем их стали делать? – спросил мистер Смоллет. – Насколько я понимаю, до экипажей Флинта здесь тоже совершали жертвоприношения?

– Еще бы. Для того планетку и населили. Прихватили откуда-то тысчонку-другую-третью человек и тут сбросили. Радуйтесь, люди. Жратва бесплатно, дары драгоценные на маковку сыплются. В смысле, птицы треклятые бьются в истерике и перья сбрасывают. Извечная мечта лентяя: трепыхаться не надо, работать ни к чему, сиди, рот разинув, дожидайся, когда сокровища на башку упадут. Как до них местные охочи! Глотку перервут за идиотское перо. Будь оно трижды золотое или зеленое – все одно идиотское. От этих перьев ум застит. – Бен Ган постучал банкой по лбу. – Дураком становишься, одних перышек хочется да пепла на зуб. Да поглядеть на интересное, нервишки щекотнуть. Когда твой сосед, дрянью облитый, от боли заходится, а сверху хлещет это паскудство… Боги наверху расселись, тоже представление смотрят. А без них ни перьев не будет, ни зрелищ. Тем и пробавлялись: нет-нет, да и соберется толпа, выловит какого бедолагу – и на лобное место. Казнить. А после казни ощущают прилив вдохновения и начинают делать детей. Иначе бы и не рожали, и перемерли давно.

Мне вспомнилась наша с Сильвером версия, что от бережно хранимых перьев тупеют люди на Энглеланде. В сущности, Бен Ган сказал о том же.

– Откуда они берут клей? – спросил Рейнборо.

– Боги поставляют. – Бен Ган хищно оскалился. – Мы-то сами ничего сделать не можем – умишко не тот. Только и хватает его в Белых Скалах камень добывать. И то под чужим руководством.

– Кто руководит? – вскинулся Джон Сильвер.

– При мне – никто, – отрезал правитель города. – А до меня – и до Флинта – не знаю.

– Тот хмырь, который в красном, с перьями и бородой… – начал Том.

– Рауль? Ну… Экипаж Флинта мог и он сгубить. Но при мне, – подчеркнул Бен Ган, – Рауль сидел тихо, как мышь под метлой.

Он поставил на пол банку с тоником, укрепил ее в тростнике и задумчиво потеребил свои длинные космы.

– Рауль здесь не сто лет живет. И до него кто-то обретался, за туземцами глядел. Их без пригляда не оставишь – передохнут. Чисти… наши боги забрали Рауля с «Туманной зари» – во названьице! – и после обработки высадили тут.

– Он – не RF? – уточнил Сильвер.

– Упаси господь. Дурной пассажир с дурного корабля.

– Почему с дурного? – поднял голову мистер Смоллет. Он был очень бледен.

– Потому. Где он обучился писать «юнга-любовник»? На «Туманной заре», не иначе. Очевидно, кто-то у них был и юнгой капитанским, и любовником.

Том охнул. Так вот что пытались скрыть от него космолетчики. Бедный лисовин.

– Бен, тебя просили помолчать, – процедил Хэндс, а Сильвер метнул на правителя города бешеный взгляд.

Тот смутился, пробормотал извинение. У лисовина затрепетали усы.

– Том, не бери в голову, – мягко сказал Рейнборо.

– Забыли, – велел мистер Смоллет. – Бен, так зачем же местные делают скульптуры? – повторил он свой недавний вопрос.

– Да хрен их знает. Я думаю – лично я лично думаю, – что боги пожелали сохранить их на память. Клей сжигает человечье тело и высыхает. Но держится он скверно, рассыпается, и слишком скоро ничего не остается. А камень простоит века.

– Алекс говорил: форму заливают раствором, – припомнил Мэй. – Так?

– Да. Крошат добытый камень, толкут в пыль и смешивают с… – Бен Ган запнулся, с сомнением поглядел на мистера Смоллета. – Как вам объяснить… Раньше они – боги – спускались на крыши и любовались оттуда. Все бывало ими усеяно. После казни на крышах оставалась серая пакость – целые лужи. Ее надо быстро собрать, пока не высохла, слить в закрытую тару и так хранить. Затем смешать с каменной пылью и залить в клейную корку. Раствор схватится – и скульптура готова.

– Что же они оставляли на крышах? – с наигранным простодушием спросил Мэй. – Неужто сперму?

– Больше нечего, – буркнул Хэндс. И мрачно изрек: – А клей дареный – это яйцо-болтун, которое не жалко. Бен, я прав? Яйца на крышах оставались?

Правитель города закатился смехом – злым, холодным.

– Ты прав. Именно яйцо-болтун.