Зеркала не отражают пустоту

Ничему не учатся, – промелькнула мысль в голове Грэсли, – дважды произвели над собой суицид, самоуничтожение. К тому же, потеряли территории, принадлежащие раньше Первой Империи. А затем то же самое случилось и со Второй Империей менее чем через 100 лет: опять революция, разрушение, потеря территорий, в том числе и той, где теперь велись военные действия. Но как раз на ее западной окраине и зародилось это отторжение, которое привело к логическому завершению, то есть, к отрицанию объективной истории и созданию альтернативной – лживой, единственной целью которой являлся ментальный, духовный разрыв, окончательный и бесповоротный. Как же это могло случиться? Задавая себе этот вопрос, он думал в данном случае и о своей планете тоже, хотя здесь всё еще было не так радикально, как на ее двойнике, а именно – на зеркальной планете. Но нужно вернуться к фактам, отринув эмоции, – говорил он сам себе, пытаясь хоть как-то успокоиться от увиденных кадров, на которых в здании заживо сжигали людей в каком-то приморском городе, названия которого он забыл, потому что тот язык был слишком сложен для воспроизведения. Молодые девушки наполняли какие-то емкости из стекла, видимо, некой горючей смесью, потому что, когда они кидали ее в окна здания, где находились спрятавшиеся там жители, она вспыхивала, и огонь распространялся по всему периметру и на всех этажах. Обгоревшие, уже еле живые, пытались спастись, прыгая из окон или переползая по краю стен, но тех, кому это удавалось, зверски добивали внизу, ожидавшие там убийцы. А как по- другому Грэсли мог называть их? Он смотрел на все это с нескрываемым ужасом и думал: «Где же я уже это видел? Да, конечно, видел похожее, но происходило оно лет 80 назад, если использовать их расчет времени. В тот исторический момент это было в каком-то горящем доме или это скорее можно назвать постройкой из дерева (он не знал, как называлось помещение, в котором находилось много людей, согнанных туда насильно, и в основном женщин, детей и стариков). Они кричали и плакали, особенно маленькие дети. Он видел, как их тела пожирало пламя. И эти несчастные, сгорая заживо, кричали свои последние слова, которые были похожи на речь тех монстров, совершающих эту чудовищную казнь, не испытывая при этом никакого чувства сострадания, когда слышали крики о помощи. Грэсли был уверен, что они прекрасно понимали этот язык. Даже на слух можно было различить то, что он близок им, как и тот народ в горящем строении, но это ни в коей мере не останавливало палачей. Теперь, после увиденного второго кадра, который изображал другое время, можно сказать – настоящее, он точно знал, что сжигали те же самые или вернее, их потомки, последователи. Словно время остановилось, и Грэсли наблюдал это зверство, как будто продолженное во времени. И нынешние поджигатели говорили на том же языке, который он уже слышал раньше в той, заросшей лесом деревне, где такие же каратели так же сжигали свои жертвы, и даже целые деревни вместе с их жителями. Разве можно было назвать разумными существами этих убийц и в первом, и во втором случае? Грэсли не мог. К тому же, он помнил, что у этих близких народов существовал свод моральных правил, называющейся «религией» и являющийся тем основанием, на котором стояла и строилась вся их духовная жизнь. Именно эти правила запрещали им убивать, воровать и делать другие страшные вещи, недопустимые и несовместимые с подобной дикостью, в которую впали эти существа, танцующие на костях убитых. Священная книга, в которой были записаны некоторые табу, похоже, не существовала для тех, кто это делал. Для них Бог умер. Иначе невозможно было объяснить то, что увидел Грэсли.